Автор цитат: Юрий Меркеев. Страница 1

... позвонил Ирине Сергеевне и пригласил в Гости. Купил сухого Вина в пакетах, много фруктов. Готовить я не люблю. Научился кое-чему в обстоятельствах вынужденных. Обхожусь малым. Мясо не ем, немного Рыбы, овощи, фрукты. Когда приучаешь себя к небольшому количеству еды, Организм насыщается быстро. Порой, на Завтрак достаточно крутого Яйца и крепкого чая с хлебцами.
Ирина Сергеевна гостья желанная. Я называю ее психологиней. То Есть, не просто безличным профессионалом, а психологом-женщиной. Или женщиной-психологом. Так будет вернее. Потому что впереди Все же Женщина. В полнокровном понимании этого слова.
Давно забытые утра - когда просыпаешься не Один. Приятно утомленный. В потоке холостяцкой праздности физическая Близость сродни маленькому приключению. В возрасте за пятьдесят можно находиться внутри и снаружи психофизического удовольствия. Пропадает стремительность и автоматизм, появляется пикантная Рассудительность. И Юмор. И Ирония. И Наслаждение давно открытыми переживаниями. У тела есть своя Память.
- Ты можешь расслабиться и ни о чем не Думать? - спрашивает Ирина после утреннего променада в постели. - Закрой Глаза, расслабься, положи руку на солнечное сплетение. Не думай ни о чем.
- Расслабился, - улыбаюсь я. - Положил руку на солнечное сплетение. Думаю о том, что ни о чем не думаю.
- Ты не умеешь ни о чем не думать?
- Не знаю. Я не думаю ни о чем в Момент физического экстаза. Думает мое Тело. Мозги не думают. Теперь я расслаблен, но совсем не думать не могу. Погружаюсь в Небытие, но я-то понимаю, что это я погружаюсь. Если вытравить «я», что-нибудь получится. А Зачем это? Что за Дзен буддистские штучки?
- Не бойся. Ты не подопытный кролик. Я хочу достучаться до твоего упрямства. Ведь ты немножко презираешь современных психологов?
- О чем ты? Я давно Никого не презираю. Во-первых, возношение омерзительно само по себе. А во-вторых, разве я совсем слеп? Думаешь, я не вижу Иногда себя как бы со стороны? Только что хвоста Пока Нет. Рожки с копытами пробиваются.
......
- Понимаешь, откуда у людей Проблемы? Понимаешь? - мягко и настойчиво формулирует Вопросы психологиня, перебирая их нежно, как кошка мнет пуховый платок. При этом когти на раскрытых лапах распахнуты. - Если бы ты только мог представить себе целительную силу тренинга. Если бы мог. Откуда идут проблемы? Ты Никогда не задумывался над этим? Откуда у Человека появляются проблемы? У отдельного индивида. У социальной единички. У Группы людей. Откуда?
- Откуда? - улыбаюсь я, разглядывая ее обнаженное тело. - Все проблемы отсюда. Не так ли? Из женщиииины…… - Моя ладонь распахивается, пальцы гусеничным ходом нежно семенят от ее солнечного сплетения вниз по косогорью. - От женщин рождаются Мальчики, становятся мужчинами, политиками, правителями, диктаторами, тиранами, скверными мужьями. От них одни проблемы. Значит, во всем виноваты Женщины, которые родили этих мужчин....
(Психологиня и психопат)

Дождь хлынул под Утро. И плотной завесой продержался до обеда. На работу идти не нужно. Есть накопления. Впрочем, не много. Обхожусь минимумом. Однако на сей раз именно дождь пробил брешь в моем скудном бюджете. Оголились «смыслы» в моем существовании в виде щелей на крыше. Плохо отработали мужики с калмыцкими лицами. Все Лето прыгали, как Черти, по раскаленной плоской крыше. Что-то коптили, жгли, чернили. Спускались с «небес» темные, тяжелые, пьяные от усталости.
А щели остались.
Через Эти щели хлынули мутные потоки воды сначала у тети Гали, Потом у других соседей верхних этажей. Зашевелились Люди. Я и не ведал, сколько живых душ вмещает наш небольшой подъезд. Заголосили, выскочили на улицу, нервно решали, что Делать? По голосам - целый легион.
Возглавляет вязкий бас Семена Ивановича, бывшего старшины подъезда. Плотный лысый старик со скрипучим голосом. После психоневрологического диспансера стал глуховат и пассивен. Раньше ходил по квартирам и собирал Деньги на Ремонт жилья. Теперь не ходит. Бегает по врачам, занимается своим здоровьем, днем пьет Пиво и рассказывает старушкам о своих медицинских подвигах. Хвалится.
Семена Ивановича всегда очень много. Слишком много. Я бы его урезал. Хоть капельку. Почему-то не поражает его молния. Не заслужил. А вот мы все заслужили такого соседа.
- Надо собирать с каждой квартиры, - басит старик. - И вызывать.
- Надо, - соглашаются. - И вызывать.
Решили вызвонить бригаду ремонтников кровли и залатать трещины. Доделать работу за тех, Кто уже получил деньги. Возможно, они из одной компании?
Красные трусы с балкона незнакомки исчезли сразу после дождя. Веселые мужики с калмыцкими скулами тоже. Как и не Было их. А щели остались. Кругом фарисейство. Даже у чертей из поднебесной этого аврального лета.
Отдал последние сбережения бригаде кровельных альпинистов. Что делать?
Завтра свяжусь с директором рынка Черноволом, напрошусь торговать мясом. Хотя бы до начала осени. Необходимо залатать щели в бюджете. Смешно, не так ли? Плевок на Мир породил небесные смущения, ливни вскрыли огрехи дома, щели крыши обнажили дырки в моем бюджете. Единственный реальный задел - ворочать свиные туши, разделывать головы, пробивать ножом брюшины, вставать за прилавок в кроваво-красном халате и торговать. Чем я Лучше двух лысых мужиков с калмыцкими скулами? Ничем. Быть может, они тоже из бывших психологов? Праздность - такая штука, которая требует постоянного жизненного тонуса. И много источников для заделки дыр в бюджете.
(Психологиня и психопат)

- Не могу согласиться. У меня Бабушка-покойница загодя косу приготовила, и Зубы велела в Гроб положить. Прожила сто лет.
- Это другое. Воскрес Нет когда в теле, будет у нее и Волосы роскошные и зубы. Я не верю в Эти Приметы. Чай, Там Все молодые будем.
- Что, совсем-совсем стариков не будет?
- Не будет. Я теперь грамотная. Ох, Андрюшка, - спохватывается соседка. - Не Громко ли Радио включаю? В Церковь уже не дойду, а там так славно поют. Так славно. Как в раю. По радио то Есть.
- Не переживайте, тетя Дуся. Мне не мешает. Пожалуй, это Лучше спортивной гимнастики или какой-нибудь оперетки.
Мне нравится ее Оптимизм. Едва передвигается, считает ступеньки под ногами, чтобы не промахнуться, но каждый День ходит в Управление дома ругаться насчет отопления. И зимой, и осенью, и летом. Бабушка Живет этим. Свой ад Она предпочитает не закрывать изнутри, а выкрикивать его на людях.
Первая ступень, и хор взрывается: «Помилуй, боже, по велицей милости твоей и множеству щедрот твоих…»
На двадцатой ступени бородатые Ангелы гаснут, и я прохожу мимо двери собачника. Цепной пес дома. Воет, кобель, на улицу просится, а хозяина нет.
Свет бьет по глазам. Неужели Солнце? Откуда оно? И куда подевались тучи?
До остановки можно дойти двумя тропинками. Первая ведет мимо кузницы, бараков и церкви, вторая делает небольшой крюк и приводит сразу на остановку. С тыльной стороны кинотеатра « Родина». Когда мне дурно, я иду по второй дороге. Крайне важно Увидеть обстановку торговой точки со спины. Нет ли там милиционеров? Есть ли продавцы Лекарства? Посмотреть и принюхаться. Будет ли Удача? А Если пойти по первой тропе, то Храм божий не минуешь. И там можно прислониться к оградке, закрыть Глаза и взмолиться всем прогнившим нутром: «Господи, ты есть, я знаю. Помоги мне в малом, прошу Тебя. Помоги лекарством. Отплатить мне нечем. Ты знаешь. Да и не Надо тебе Ничего. У тебя все есть. Святые большие и малые, Великие, преподобные, юродивые и Мученики, святители и равноапостольные. А ты меня, малого, не забудь. Помоги». И верите? Помогает. Не всегда, но помогает. Иногда от жалости слеза блеснет. Всех мне жалко. И Сонечка Мармеладова вспомнится. И Отец ее горемычный. Потому что похожи мы. Нет у нас ничего, что привязывает ремнями к Жизни. Мы как воздушные шарики - болтаемся на тонкой ниточке и колеблемся на ветру. Того и гляди, оторвемся, взлетим или кто-то шкодливый проткнет нас острой иглой, и вырвется все содержимое. Ну и пусть. Главное - теплота внутри оболочки. Теплота, которую Мармеладовы вытягивают из бутылочек, а мы из макового раствора. Пусть рвется. Лишь бы все возвращалось на круги своя.

С женщинами та же История. В молодости завести Знакомство для меня Было пустяшным предприятием, а теперь тяжеленным грузом. Только Если не брать во внимания девочек из притона. С ними совсем просто - они без затей. Сольешь им кубик-другой для восстановления формы, они уж и рады отплатить, лезут Целоваться, себя предлагают как вещь - попользуйся, друг, если хочешь. Но Мне не Надо этого. Невозможно служить двум господам - Папарум Сомниферуму и разврату. Мак снотворный притупляет телячий Интерес и восстанавливает Единство теплоты Души и духа. Есть, Конечно, Другие снадобья, которые заточены именно под теленка… ха-ха-ха… даже бычка для случки, вытяжка из южно-американской культовой травки эфедры, но ей-богу, это такая Гадость, что и Говорить не хочу. Видел я «винтовых», нарезанных - Маньяки с расширенными зрачками, носятся сутками по городу, не спят, ищут блуд изобретательный. Тьфу! Смотреть противно. Где же ваш Человек в человеке? Где степенность и Духовный Подъем? И чем вы, скажите, отличаетесь от подопытных кроликов, над которыми циничные дяди ставят эксперименты? Нет, Друзья, одно Дело - опиум, совсем другое какая-нибудь галлюциногенная травка или эфедрин. В первом случае душевная теплота руководит телом, во втором и третьем - Тело шаманит над душой. Скверно это, братцы, очень скверно. Если бы меня спросили, хочу ли я, чтобы легально торговали анашой или эфедрой, я бы твердо ответил: «Нет!». Опиум иное дело. Человек под маковым раствором мягок и деликатен, как князь Мышкин. Под эфедрой - питекантроп. Алкоголь не в счет. Это Другая Планета - грубая, страшная, но терпимая за пять минут до Открытия винных отделов или аптек. В Эти пять минут мы с обитателями винной планеты в чем-то даже похожи. В интеллигентности, что ли? Или в деликатности, которая выпирает наружу и боится даже окрика, любого нестройного шума, яркого света, музыки. Боится всего.
- Андрюшка, - Иногда сослепу хватает меня тетя Дуся за рукав. - Скажи-ка, сколько ступенек я прошла? Десять? Не промахнусь, Чай?
- Не промахнетесь, - отвечаю я и помогаю ей выйти из подъезда. - Если кто-то не пристроил еще одну ступеньку.
- Шутишь? Это Хорошо.
- Шучу. Я вообще последнее Время большой шутник. Раньше не любил этого. Теперь люблю. Шутки Жизнь продлевают. А Язык укорачивают. Это по мне.
- Батареи-то опять у нас холодные. Пойду ругаться. Деньги платим огромные, а топить нас не хотят. У вас в квартире Холодно? Аль нет?
- Холодно.
- Ты не серчай на меня, старую. Забыла я про тот Крест. Зятю наказала. Он новый сварил.
- Спасибо. А то, может быть, подождать?
- Подождать? - кукситься бабка и беззвучно смеется, похожая на куклу из папье-маше. - Опять шутишь?
- Не шучу. Подождите немного. Я вам не сваркой прихвачу, а на винты крутые посажу. Чтобы на Вечность. И табличку из пластика сделаю. Золоченой бумагой оберну.
- Хиииии-иииии, - заходится тетя Дуся. - Уморил. Не готовят заранее ни свадебных платьев, ни могильных принадлежностей, ни детских пеленок. Знак дурной.

И я одеваюсь. Медленно, Тихо, плавно. И в темноте. Шарю рукой в углу прихожей, нащупываю рабочую спецовку, надеваю ее, в Сапоги попадаю не с первого раза, но сверху. Наклоняться нельзя. Опасно. Поясница трещит как Электричество, а склонять голову рискованно. Все из меня трехсоставного может хлынуть вовне. У двери на Мгновение задерживаюсь, шепчу какие-то молитвы. Ангелы меня не слышат. Я знаю это. Никто не хочет слышать Человека в аду. Потому что Дверь ада изнутри запирается. Я открываю дверь и делаю Шаг в подъезд. Сверху льется православное Радио. Полуслепая Бабушка Дуся каждое Утро включает радио с церковными песнопениями и делает это так, будто Она не полуслепая, а полу глухая. Бабушка Дуся была знакома с моими родителями. Пять лет Назад я мог бы занять у нее денег, и она бы дала Мне, не боясь обмана. Теперь не даст. Я обманул ее Надежды. Пообещал сварить Крест на могилу мужа, взял Деньги авансом, но не сварил. Пришел больной на работу через лазейку в заборе, упросил мужиков дать мне три металлических бруска из кузницы, выложил перед бабкой в форме креста и выманил у нее оставшуюся сумму. Деньги проколол, а про сварку забыл. Теперь у нее в квартире валяются бруски для креста, а я не могу занять у нее денег. Впрочем, наверное, смог бы, Если захотел. Не хочу - стыдно. Время ушло, когда я умел без стыда просить в Долг деньги. Это Было по молодости, когда Сов Есть умела симулировать эмбриональную шизофрению. То есть когда моя Душа на мгновение превращалась в совершеннейшее дитя, не ведающее ни стыдливости, ни угрызений. Тогда я мог просто прийти и попросить. А теперь Нет. Мнусь перед дверями, покрываюсь краской стыда, не знаю, что сказать. Вроде как знаю, что отдам, но просить не могу. Возраст. Проклятущая Деликатность Души, которая с годами только усугубляется и становится очевиднее.

Пять лет прошло, а я Иногда отчетливо слышу их Голоса из той комнаты с маками на витражах. Слышу, когда просыпаюсь в аду без заначки. И брожу по квартире, разговаривая с самим собой.
Но с утренним лекарством Все меняется. Во всех комнатах я зажигаю Свет, включаю телевизор на любой программе, наполняю пустоту какой-нибудь музыкой. В раю Мне необходим Шум. Бесполезный, ядовитый, безжалостный. Потому что в раю мне недостает ада. Должна быть какая-то Гармония, и я компенсирую загнанную в подполье душу внешним праздником. У нас запляшут Лес и Горы. У нас станцуют церкви за окном, а серые брюхатые Тучи извернуться белыми барашками и станут по моей команде танцевать фокстрот на скользких покатых черепичных крышах. В аду мне Хочется тишины и жалости, в раю недостает праздничного шума и диктатуры. Я уже признавался, что расхристанному существу Трудно соединить воедино больной Дух, израненное Тело и пропитанную ядами душу. Соединить так, чтобы почувствовать Настоящее Счастье, а не поддельное, временное. Все понимаю, мирюсь, Никого не осуждаю. У меня Одна Беда, у соседа по «палате» Другая. У кого повернется Язык опровергнуть Суждение о том, что все мы в этой Жизни как Пациенты планетарного сумасшедшего дома? Вглядись в себя, Человек, вглядись в Горе и радости, в опьянении и с похмелья - и ты поймешь, что я прав.
А что Если начать Утро в аду не так, как всегда? Что если зажечь свет во всех комнатах? Побриться, помыться, вогнать в себя стакан крепкого чая с анальгином и пойти? Быть может, что-то изменится в окружающем мире? Надавить на кнопку телевизионного ящика и - пусть стошнит! В конце концов, телевизор и Раньше вызывал рвотные рефлексы. И пусть будет Жалость ко всему и всем. Я не стыжусь своих слез. Потому что человек не может быть меньше двух кубиков опиумного раствора, а он меньше. Не может он прыгать из рая в ад от иглы, загнанной в вену. А он прыгает. И Зачем тогда эта раздвоенность быта? Зачем Есть заначка, и Нет изобилия? Ведь если Было бы Изобилие, тогда не нужна была бы заначка. И не было бы этой шизофренической раздвоенности бытия. Разве это не так же Ясно, как дважды два?
Нет, я Никогда не поверю тем болтунам из телевизора, которые призывают ради Любви к несчастным больным лишить людей свободы выбора. Лицемерные лгуны, которым я бы прописал операцию по укорочению языков. Что они понимают, сидя в геморройных креслах и оскопленных кабинетах? Что ведают они, которые ни разу не просыпались в аду и не знали, наступит ли Рай сегодня или вообще не наступит? Что может сказать хорошего, доброго здоровый человек больному? Мне жалко их, фарисейских угодников, которые при новой власти поменяли окрас, как хамелеоны, а по существу остались прежними корыстолюбцами. Спаситель сказал про них: «Гробы окрашенные. Снаружи лак и Богатство, а внутри гниль!» И отпустил падшую женщину со словами: «Иди, милая, постарайся не грешить больше».
Мне жалко всех. Себя не жалко. Обидно. Какая глупость.
Что я могу поделать?
Токсикоз. Время тяжкого бремени. Тридцать девять ступенек октября. И Валера, в крови которого течет желанная теплота.
Но я остаюсь в тишине, потому что боюсь расплескать содержимое ада. Остерегаюсь бешеных схваток телевизионных программ, тугой агрессии, язвительной черноты. Хватит того, что есть во мне. Тошнотворный ком я понесу через все утро, и мне Надо это смиренно выдержать.
Утро само по себе встает колом в горле и пищеводе. Не дойти до ванной, не побриться. Максимум, что смогу - во тьме вылить на свою голову ведро холодной воды. Прилизать Волосы, остудить Мозги. И это уже много.

Долго всматриваюсь в Черный джемпер, в котором Вчера лег спать. Вот они - два куба безрассудства. На груди ровно обуглен кружок от выпавшей из рук Сигареты. Если посчитать дырки на джемпере, то их будет ровно столько, сколько осенью у меня Было адских пробуждений. Потому что вдогонку к двум кубам летит таблетка димедрола, а это, Надо признаться, совсем уже бессовестно. Потому что безрассудно. И сигарета в постели всегда выпадает из Руки ровно в тот Момент, когда переплываешь Рубеж между седьмым небом и беспамятством. Тело расслаблено, Мозги спят, выносите меня из квартиры, Демоны, Ангелы, я не произнесу ни Слова возражений.
Тошнота - Привычное Дело. Токсикоз от бремени бед. Волосы всклокочены, как у питекантропа, Глаза шальные, желтые, красные, щетина клочками. Иду-бреду в полутьме адовой почти на ощупь до туалета в трусах и продырявленном джемпере, бормочу молитвы и жалею весь Мир. Увижу паучка в туалете - расплачусь. Паучок совсем высох без мух. Мученик. Замечу на плафоне в ванной комариное Кладбище - разрыдаюсь. Глупые твари, они летели на Свет лампы, а попали в ад. Нужно постараться умыться так, чтобы не стошнило. Если только с закрытыми глазами под струю холодной воды. И без резких движений, способных спровоцировать пищевод.
В Зеркало не смотрю. Боюсь. Знаю, кого Там встречу. Зачем усугублять? Нервы итак на пределе. Свет включать не люблю. По пути в ванную - двойная Дверь в комнату родителей. Витражи расписаны Papaver somniferum. Мак снотворный. Каждый лепесток как живой. Отец попросил сделать. Когда был живой. И мама радовалась моей работе, когда была жива. Они закрывали свою комнату на Ключ, а через расписанные густыми красными цветами витражи, я не мог разглядеть, Есть ли Кто дома. Но если просачивался свет сквозь витражные маковые головы, я знал, что Родители не спят, и я могу попросить в Долг денег. Давали, потому что жалели меня. Пять лет они уже в ином мире, а Мне Иногда по утрам мерещится, что там, за масляными маковыми головами, похожими на церковные купола, пробивается свет. И я слышу их Шепот. И это как Пение ангелов.
- Ты же обещал, сынок?
- Обещал, мама, да сил Больше Нет.
- В прихожей висит Мой плащ. Возьми из кармана Деньги. Только Все не бери. На Хлеб оставь.
- Я верну, мама. Только до остановки сбегаю, Здоровье поправлю и на работу.
- Только в Кафе не заглядывай. Там наши рабочие заводские, все Знакомые. Упрашивать будут, чтобы выпил сто грамм. А тебе нельзя, - вторит маме отец. - Помни об этом. Нельзя. Контузия. Не усугубляй. Купи лекарство и на работу.
- Не пей, сынок. Контузия. Опять в драку полезешь. Или Тебя побьют. А ты и не помнишь, что было. Возьми в кармане плаща деньги. На хлеб оставь. Остальное возьми.
- Хорошо, мама. Спасибо, отец. Пить не буду. Помню все. Куплю лекарство и на работу.
Нет больше маминого плаща в прихожей. Нет денег. И работы в том виде, в каком была Назад пятилетку, тоже нет. А маки на витражах остались. Закрывают от меня Видимость того света. Да. Именно, того света.

Люблю праздник Маккавеев. Все равно, что ветхозаветные Мученики. Главное - Календарь. Праздник середины августа, когда поспевает мак. Маккавей - мак вей! Деревеньки с маковками куполов церковных, в домах за иконами сухие головки с зернышками, трещат как музыкальные инструменты, погремушки для младенчиков. Все мы младенцы в боге. В деревнях сочиво делают из толченых зернышек, приговаривают Святые молитвы. Ах, Благодать какая!
Стоп. Размечтался. Заначки Нет, а без нее нет Мне никакого рая. Нужно собраться с силами и спускаться из ада в ад. Тридцать девять ступенек. Не упади. Не оступись. В аду переходим малыми шажочками. Тридцать девять ступенек вниз, Потом две сотни шагов до трамвайной остановки и Вечность Ожидания. Сначала появится Валера, хмурый, противный Валера с мускулами богатыря и мелкими глазками старухи-процентщицы. Валера будет прохаживаться по остановке взад-вперед с видом гениального превосходства. И он прав - ему Хорошо еще с вечера и будет хорошо Завтра утром. А Если ему хорошо, то он уже в превосходной степени рая по сравнению с бледными тенями, только что выбравшимися из ада. Нас много, Валера Один. И все хотят теплоты, которая гуляет по венам Валеры, но не у всех имеются Деньги, чтобы купить теплоту.
У меня денег нет, но Есть Желание рая. И я пробуждаюсь от паутинного плутовства мыслей, мне Надо, надо, надо. Поскорее надо мне и моему телу. И душе, и мозгам, и всему «я», расстроенному и расхристанному, чтобы снова собрать себя воедино и восторжествовать. Октябрь. Тридцать девять ступенек и две сотни шагов до возможного рая. Пора. Царствие небесное понуждением берется. Царствие земное тоже. Тяжелы абстинентные утра, ой, как тяжелы.
Одеяло чугунное, сдвигаю его как погребальную плиту. Кровать - могила, потому что заначки нет. Если бы я знал, что в холодильнике меня Ждет два кубика счастья, я подпрыгнул бы на постели как цирковой акробат и, Мир перевернулся бы с головы на Ноги, а потом сразу снова на голову, и так несколько раз, до седьмого неба. Мечта. Теперь Время начнет канителиться, насмехаться надо мной, показывать Зубы вместо улыбки, а часовая стрелка будет стоять на месте, словно привязанная к пудовой гире. Самое тяжелое время - Утро без заначки. Бремя всех бед, собранных воедино.

Мне от Жизни многого не Надо. Вершина счастья - проснуться в своей постели и обнару Жить, что Вчера я Все-таки изловчился оставить заначку на Утро. Бог Мой! Ничто так не радует больного Человека, как уютные Мелочи бытия.
Начнем с того, что я мог бы проснуться на улице или, хуже, в притоне. Оказаться в мрачной милицейской камере или тошнотворной больничной палате. А мог бы очнуться в мире ином, Хочется верить, более праздничном, чем этот. Впрочем, открыть свой День без заначки - это все равно, что проснуться в аду. Ни капли преувеличения. Именно в аду последнее Время я пробуждаюсь, потому что заначки, как правило, утром уже Нет. Кажется, все так просто. Выбрал из пузырька с лекарством пару кубов и положил до утра в Холодильник. Пока в здравом уме и твердой памяти. Заначка для расхристанных типов, вроде меня, это практически Завещание. То Есть, то единственно ценное в жизни, без которого сам Рай окрашивается в погребальные тона. Но в том-то и Дело, что холодильник обычно на утро пуст. Люди, Знакомые с этой чертовщиной, поймут меня. При тщательном исследовании дня вчерашнего обнаруживается этакая гаденькая минутка, когда пузырек с лекарством самоуверенно мнется в руках, а внутренний Голос нашептывает: «Дружище, Зачем тебе размазывать Удовольствие? Оно же не масло, а Жизнь твоя не бутерброд. Возьми Счастье в свои Руки, оно не призрачно. И вышли вдогонку к трем кубам еще два». И высылаешь. Внемлешь нежному голосу тела и совсем не слушаешь Мозги, которые скорбят заранее: «А Завтра? Что ты будешь Делать завтра, когда проснешься? Сегодня ты прыгаешь с облачка на облачко, как блаженный барашек из мультика, а завтра очнешься на дне глубокого адского колодца и начнешь выть совершенным волком».
И точно. Так всякий раз бывает. В раю совсем теряешь практические свойства мозга. Блаженство, которое уже и не совсем блаженство, а только Боль, вывернутая наизнанку, растапливает остатки мелкой расчетливости. Сколько раз это уже Было! И будет еще столько же раз. Люди молитвенные, и те просят хлеба насущного на день Вперед, понимая, что день долог, мрачен, и пуст, и чреват опасностями. А тут - Существо, расхристанное донельзя, расщепленное на прогнивший Дух, полумертвое Тело и тупые мозги, - забывает о самом главном - заначке.
Время Года для ада значения не имеет. За окном Октябрь - Холодно, сыро, Темно. Низкие депрессивные Тучи проплывают над городом, садятся на маковки церквей, расстилаются слезливым мороком, наполняют улицы, квартиры, дома, черепные коробки. Но Если вам кажется, что ад толкает на что-то скверное, вы ошибаетесь. Ад ни к чему не толкает. Хочется тупо лежать под одеялом и жалеть весь Мир - да, меня всегда пробивает на Жалость ко всему живому, когда в душе Мрак. Жалко до слез, что Человек так Смешно устроен, что ему необходимо непременно влить в Кровь хотя бы пару кубиков Лекарства, чтобы он ожил, воскрес, начал жить и творить. Смешно и горько. Парочка кубиков раствора, и я начну возвращаться к жизни. В душе моей запоют Ангелы, а тучи вмиг обернутся дурашливой детворой, которая играет с человеком в прятки.
Закрываю Глаза сразу после того, как резиновое донышко поршня упрется в кругленький носик шприца, скользит Волна райской теплоты, поймать не Трудно, но не ловится… Раз-два-три-четыре-пять, я иду искать. Смотрю на мир суженными зрачками, и нет мрачных туч. Попрятались, забавные небесные интриганы. Перевернулись белыми брюшками и превратились в барашков. Бегу-бегу, как в мультике, прыгаю с одного плюшевого Облака на другое, лечу в невесомости, смотрю наверх, вижу Солнце, вниз гляжу - золоченые маковки церквей. Маковки. Все милое сердцу. И как Хорошо жить на свете. Как счастливо становится на душе, когда кругом маковки.

Мне нравится ее Оптимизм. Едва передвигается, считает ступеньки под ногами, чтобы не промахнуться, но каждый День ходит в Управление дома ругаться насчет отопления. И зимой, и осенью, и летом. Бабушка Живет этим. Свой ад Она предпочитает не закрывать изнутри, а выкрикивать его на людях.

Первая ступень, и хор взрывается: «Помилуй, боже, по велицей милости твоей и множеству щедрот твоих…»

На двадцатой ступени бородатые Ангелы гаснут, и я прохожу мимо двери собачника. Цепной пес дома. Воет, кобель, на улицу просится, а хозяина Нет.

Свет бьет по глазам. Неужели Солнце? Откуда оно? И куда подевались тучи?

До остановки можно дойти двумя тропинками. Первая ведет мимо кузницы, бараков и церкви, вторая делает небольшой крюк и приводит сразу на остановку. С тыльной стороны кинотеатра « Родина». Когда мне дурно, я иду по второй дороге. Крайне важно Увидеть обстановку торговой точки со спины. Нет ли Там милиционеров? Есть ли продавцы Лекарства? Посмотреть и принюхаться. Будет ли Удача? А Если пойти по первой тропе, то Храм божий не минуешь. И там можно прислониться к оградке, закрыть Глаза и взмолиться всем прогнившим нутром: «Господи, ты есть, я знаю. Помоги мне в малом, прошу Тебя. Помоги лекарством. Отплатить мне нечем. Ты знаешь. Да и не Надо тебе Ничего. У тебя Все есть. Святые большие и малые, Великие, преподобные, юродивые и Мученики, святители и равноапостольные. А ты меня, малого, не забудь. Помоги». И верите? Помогает. Не всегда, но помогает. Иногда от жалости слеза блеснет. Всех мне жалко. И Сонечка Мармеладова вспомнится. И Отец ее горемычный. Потому что похожи мы. Нет у нас ничего, что привязывает ремнями к Жизни. Мы как воздушные шарики – болтаемся на тонкой ниточке и колеблемся на ветру. Того и гляди, оторвемся, взлетим или кто-то шкодливый проткнет нас острой иглой, и вырвется все содержимое. Ну и пусть. Главное – теплота внутри оболочки. Теплота, которую Мармеладовы вытягивают из бутылочек, а мы из макового раствора. Пусть рвется. Лишь бы все возвращалось на круги своя.

С женщинами та же История. В молодости завести Знакомство для меня Было пустяшным предприятием, а теперь тяжеленным грузом. Только Если не брать во внимания девочек из притона. С ними совсем просто – они без затей. Сольешь им кубик-другой для восстановления формы, они уж и рады отплатить, лезут Целоваться, себя предлагают как вещь – попользуйся, друг, если хочешь. Но Мне не Надо этого. Невозможно служить двум господам – Папарум Сомниферуму и разврату. Мак снотворный притупляет телячий Интерес и восстанавливает Единство теплоты Души и духа. Есть, Конечно, Другие снадобья, которые заточены именно под теленка… ха-ха-ха… даже бычка для случки, вытяжка из южно-американской культовой травки эфедры, но ей-богу, это такая Гадость, что и Говорить не хочу. Видел я «винтовых», нарезанных – Маньяки с расширенными зрачками, носятся сутками по городу, не спят, ищут блуд изобретательный. Тьфу! Смотреть противно. Где же ваш Человек в человеке? Где степенность и Духовный Подъем? И чем вы, скажите, отличаетесь от подопытных кроликов, над которыми циничные дяди ставят эксперименты? Нет, Друзья, одно Дело – опиум, совсем другое какая-нибудь галлюциногенная травка или эфедрин. В первом случае душевная теплота руководит телом, во втором и третьем – Тело шаманит над душой. Скверно это, братцы, очень скверно. Если бы меня спросили, хочу ли я, чтобы легально торговали анашой или эфедрой, я бы твердо ответил: «Нет!». Опиум иное дело. Человек под маковым раствором мягок и деликатен, как князь Мышкин. Под эфедрой – питекантроп. Алкоголь не в счет. Это Другая Планета – грубая, страшная, но терпимая за пять минут до Открытия винных отделов или аптек. В Эти пять минут мы с обитателями винной планеты в чем-то даже похожи. В интеллигентности, что ли? Или в деликатности, которая выпирает наружу и боится даже окрика, любого нестройного шума, яркого света, музыки. Боится всего.

– Андрюшка, – Иногда сослепу хватает меня тетя Дуся за рукав. – Скажи-ка, сколько ступенек я прошла? Десять? Не промахнусь, Чай?

– Не промахнетесь, – отвечаю я и помогаю ей выйти из подъезда. – Если кто-то не пристроил еще одну ступеньку.

– Шутишь? Это Хорошо.

Мне жалко всех. Себя не жалко. Обидно. Какая глупость.

Что я могу поделать?

Токсикоз. Время тяжкого бремени. Тридцать девять ступенек октября. И Валера, в крови которого течет желанная теплота.

Но я остаюсь в тишине, потому что боюсь расплескать содержимое ада. Остерегаюсь бешеных схваток телевизионных программ, тугой агрессии, язвительной черноты. Хватит того, что Есть во мне. Тошнотворный ком я понесу через Все Утро, и мне Надо это смиренно выдержать.

Утро само по себе встает колом в горле и пищеводе. Не дойти до ванной, не побриться. Максимум, что смогу – во тьме вылить на свою голову ведро холодной воды. Прилизать Волосы, остудить Мозги. И это уже много.

И я одеваюсь. Медленно, Тихо, плавно. И в темноте. Шарю рукой в углу прихожей, нащупываю рабочую спецовку, надеваю ее, в Сапоги попадаю не с первого раза, но сверху. Наклоняться нельзя. Опасно. Поясница трещит как Электричество, а склонять голову рискованно. Все из меня трехсоставного может хлынуть вовне. У двери на Мгновение задерживаюсь, шепчу какие-то молитвы. Ангелы меня не слышат. Я знаю это. Никто не хочет слышать Человека в аду. Потому что Дверь ада изнутри запирается. Я открываю дверь и делаю Шаг в подъезд. Сверху льется православное Радио. Полуслепая Бабушка Дуся каждое утро включает радио с церковными песнопениями и делает это так, будто Она не полуслепая, а полу глухая. Бабушка Дуся была знакома с моими родителями. Пять лет Назад я мог бы занять у нее денег, и она бы дала мне, не боясь обмана. Теперь не даст. Я обманул ее Надежды. Пообещал сварить Крест на могилу мужа, взял Деньги авансом, но не сварил. Пришел больной на работу через лазейку в заборе, упросил мужиков дать мне три металлических бруска из кузницы, выложил перед бабкой в форме креста и выманил у нее оставшуюся сумму. Деньги проколол, а про сварку забыл. Теперь у нее в квартире валяются бруски для креста, а я не могу занять у нее денег. Впрочем, наверное, смог бы, Если захотел. Не хочу – стыдно. Время ушло, когда я умел без стыда просить в Долг деньги. Это Было по молодости, когда Совесть умела симулировать эмбриональную шизофрению. То есть когда моя Душа на мгновение превращалась в совершеннейшее дитя, не ведающее ни стыдливости, ни угрызений. Тогда я мог просто прийти и попросить. А теперь Нет. Мнусь перед дверями, покрываюсь краской стыда, не знаю, что сказать. Вроде как знаю, что отдам, но просить не могу. Возраст. Проклятущая Деликатность Души, которая с годами только усугубляется и становится очевиднее.

А что Если начать Утро в аду не так, как всегда? Что если зажечь Свет во всех комнатах? Побриться, помыться, вогнать в себя стакан крепкого чая с анальгином и пойти? Быть может, что-то изменится в окружающем мире? Надавить на кнопку телевизионного ящика и – пусть стошнит! В конце концов, телевизор и Раньше вызывал рвотные рефлексы. И пусть будет Жалость ко всему и всем. Я не стыжусь своих слез. Потому что Человек не может быть меньше двух кубиков опиумного раствора, а он меньше. Не может он прыгать из рая в ад от иглы, загнанной в вену. А он прыгает. И Зачем тогда эта раздвоенность быта? Зачем Есть заначка, и Нет изобилия? Ведь если Было бы Изобилие, тогда не нужна была бы заначка. И не было бы этой шизофренической раздвоенности бытия. Разве это не так же Ясно, как дважды два?

Нет, я Никогда не поверю тем болтунам из телевизора, которые призывают ради Любви к несчастным больным лишить людей свободы выбора. Лицемерные лгуны, которым я бы прописал операцию по укорочению языков. Что они понимают, сидя в геморройных креслах и оскопленных кабинетах? Что ведают они, которые ни разу не просыпались в аду и не знали, наступит ли Рай сегодня или вообще не наступит? Что может сказать хорошего, доброго здоровый человек больному? Мне жалко их, фарисейских угодников, которые при новой власти поменяли окрас, как хамелеоны, а по существу остались прежними корыстолюбцами. Спаситель сказал про них: «Гробы окрашенные. Снаружи лак и Богатство, а внутри гниль!» И отпустил падшую женщину со словами: «Иди, милая, постарайся не грешить Больше».

Пять лет прошло, а я Иногда отчетливо слышу их Голоса из той комнаты с маками на витражах. Слышу, когда просыпаюсь в аду без заначки. И брожу по квартире, разговаривая с самим собой.

Но с утренним лекарством Все меняется. Во всех комнатах я зажигаю Свет, включаю телевизор на любой программе, наполняю пустоту какой-нибудь музыкой. В раю Мне необходим Шум. Бесполезный, ядовитый, безжалостный. Потому что в раю мне недостает ада. Должна быть какая-то Гармония, и я компенсирую загнанную в подполье душу внешним праздником. У нас запляшут Лес и Горы. У нас станцуют церкви за окном, а серые брюхатые Тучи извернуться белыми барашками и станут по моей команде танцевать фокстрот на скользких покатых черепичных крышах. В аду мне Хочется тишины и жалости, в раю недостает праздничного шума и диктатуры. Я уже признавался, что расхристанному существу Трудно соединить воедино больной Дух, израненное Тело и пропитанную ядами душу. Соединить так, чтобы почувствовать Настоящее Счастье, а не поддельное, временное. Все понимаю, мирюсь, Никого не осуждаю. У меня Одна Беда, у соседа по «палате» Другая. У кого повернется Язык опровергнуть Суждение о том, что все мы в этой Жизни как Пациенты планетарного сумасшедшего дома? Вглядись в себя, Человек, вглядись в Горе и радости, в опьянении и с похмелья – и ты поймешь, что я прав.