Книга: Воскресение. Страница 4

На минуту он остановился. Тут еще была Возможность борьбы. Хоть слабо, но еще слышен был Голос истинной лююви к ней, который говорил ему об ней, о ее чувствах, о ее Жизни. Другой же голос говорил: смотри, пропустишь свое Наслаждение, свое Счастье. И этот второй голос заглушил Первый.

Сначала Нехлюдов боролся, но бороться Было слишком Трудно, потому что Все то, что он, веря себе, считал хорошим, считалось друным другими, и, наоборот, вск, что веря себе, он считал дурным, считалось хорошим всеми окружающими его. И кончилось тем, что Нехлюдов садлся, перестал верить себе и поверил другим. И первое Время это Отречение от себя было неприятно, но продолжалось это неприятное Чувство очень недолго, и очень скоро Нехлюдов, в это же время начав курить и пить Вино, перестал испытывать это неприятное чувство и даже почувствовал большое Облегчение.

Узнав Ближе тюрьмы и этапы, Нехлюдов увидал, что Все те Пороки, которые развиваются между арестантами: Пьянство, Игра, Жестокость и все те страшные преступления, совершаемые острожниками, и самое людоедство - не Суть случайности или явления вырождения, преступного типа, уродства, как это на руку правительствам толкуют тупые Ученые, а Есть неизбежное последствие непонятного Заблуждения о том, что Люди могут наказывать других. Нехлюдов видел, что людоедство начинается не в тайге, а в министерствах, комитетах и департаментах и заключается только в тайге; что его зятю, например, да и всем тем судейским и чиновникам, начиная от пристава до министра, не Было никакого Дела до справедливости или блага народа, о котором они говорили, а что всем нужны были только те рубли, которые им платили за то, чтобы они делали все то, из чего выходит это развращение и Страдание. Это было совершенно очевидно.

И что более всего удивляло его, это Было то, что Все делалось не нечаянно, не по недоразумению, не Один раз, а что все это делалось постоянно, в продолжение сотни лет, с той только разницей, что Прежде это были с рваными носами и резаными ушами, Потом клейменные, на прутах, а теперь в наручнях и движимые паром, а не на подводах.
Рассуждение о том, что то, что возмущало его, происходило, как ему говорили служащие, от несовершенства устройства мест заключения и ссылки и что это все можно поправить, устроив нового фасона тюрьмы, - не удовлетворяло Нехлюдова, потому что он чувствовал, что то, что возмущало его, происходило не от более или менее совершенного устройства мест заключения. Он читал про усовершенствованные тюрьмы с электрическими звонками, про казни электричеством, рекомендуемые Тардом, и усовершенствованные насилия еще более возмущали его.
Возмущало Нехлюдова, Главное, то, что в судах и министерствах сидели Люди, получающие большое, собираемое с народа жалованье за то, что они, справляясь в книжках, написанных такими же чиновниками, с теми же мотивами, подгоняли Поступки людей, нарушающих написанные ими Законы, под статьи и по этим статьям отправляли людей куда-то в такое Место, где они уже не видали их и где люди Эти в полной власти жестоких, огрубевших смотрителей, надзирателей, конвойных миллионами гибли духовно и телесно.

Только при особенном культивировании порока, как оно производится в этих учреждениях, можно Было довести русского Человека до того состояния, до которого он был доведен в бродягах, предвосхитивших новейшее Учение Ницше и считающих Все возможным и Ничто не запрещенным и распространяющих это учение сначала между арестантами, а Потом между всем народом.
Единственное Объяснение всего совершающегося было пресечение, устрашение, исправление и закономерное Возмездие, как это писали в книгах. Но в действительности не было никакого подобия ни того, ни другого, ни третьего, ни четвертого. Вместо пресечения было только распространение преступлений. Вместо устрашения было поощрение преступников, из которых Многие, как бродяги, добровольно шли в остроги. Вместо Исправления было систематическое заражение всеми пороками. Потребность же возмездия не только не смягчалась правительственными наказаниями, но воспитывалась в народе, где ее не было.
«Так Зачем же они делают это?» - спрашивал себя Нехлюдов и не находил ответа.

В тюрьмах - Тюменской, Екатеринбургской, Томской и на этапах Нехлюдов видел, как эта Цель, которую, казалось, поставило себе Общество, успешно достигалась. Люди простые, обыкновенные, с требованиями русской общественной, крестьянской, христианской нравственности, оставляли Эти Понятия и усваивали новые, острожные, состоящие, Главное, в том, что всякое поругание, Насилие над человеческою личностью, всякое Уничтожение ее позволено, когда оно выгодно. Люди, пожившие в тюрьме, всем существом своим узнавали, что, судя по тому, что происходит над ними, Все те нравственные Законы уважения и сострадания к человеку, которые проповедываются и церковными и нравственными учителями, в действительности отменены, и что поэтому и им не следует держаться их. Нехлюдов видел это на всех знакомых ему арестантах: на Федорове, на Макаре и даже на Тарасе, который, проведя два месяца на этапах, поразил Нехлюдова безнравственностью своих суждений. Дорогой Нехлюдов узнал, как бродяги, убегая в тайгу, подговаривают с собой товарищей и Потом, убивая их, питаются их мясом. Он видел живого Человека, обвинявшегося и признавшегося в этом. И ужаснее всего Было то, что случаи людоедства были не единичны, а постоянно повторялись.

Все это были как будто Нарочно выдуманные Учреждения для произведения сгущенного до последней степени такого разврата и порока, которого нельзя Было достигнуть ни при каких других условиях, с тем чтобы Потом распространить в самых широких размерах Эти сгущенные Пороки и Разврат среди всего народа. «Точно как будто была задана Задача, как наилучшим, наивернейшим способом развратить как можно Больше людей», - думал Нехлюдов, вникая в то, что делалось в острогах и этапах. Сотни тысяч людей ежегодно доводились до высшей степени развращения, и когда они были вполне развращены, их выпускали на волю, для того чтобы они разносили усвоенное ими в тюрьмах развращение среди всего народа.

То, что в продолжение этих трех месяцев видел Нехлюдов, представлялось ему в следующем виде: из всех живущих на воле людей посредством суда и администрации отбирались самые нервные, горячие, возбудимые, даровитые и сильные и менее, чем Другие, хитрые и осторожные Люди, и люди Эти, никак не более виновные или опасные для общества, чем те, которые оставались на воле, во-первых, запирались в тюрьмы, этапы, каторги, где и содержались месяцами и годами в полной праздности, материальной обеспеченности и в удалении от природы, семьи, труда, то Есть вне всех условий естественной и нравственной Жизни человеческой. Это во-первых. Во-вторых, люди эти в этих заведениях подвергались всякого рода ненужным унижениям - цепям, бритым головам, позорной одежде, то есть лишались главного двигателя доброй жизни слабых людей - Заботы о мнении людском, стыда, сознания человеческого Достоинства. В-третьих, подвергаясь постоянной опасности жизни, - не говоря уже об исключительных случаях солнечных ударов, утопленья, пожаров, - от постоянных в местах заключения заразных болезней, изнурения, побоев, люди эти постоянно находились в том положении, при котором самый Добрый, нравственный Человек из Чувства самосохранения совершает и извиняет других в совершении самых ужасных по жестокости поступков. В-четвертых, люди эти насильственно соединялись с исключительно развращенными жизнью (и в особенности этими же учреждениями) развратниками, убийцами и злодеями, которые действовали, как закваска на тесто, на всех еще не вполне развращенных употребленными средствами людей. И, в-пятых, наконец, всем людям, подвергнутым этим воздействиям, внушалось самым убедительным способом, а именно посредством всякого рода бесчеловечных поступков над ними самими, посредством истязания детей, женщин, стариков, битья, сечения розгами, плетьми, выдавания премии тем, Кто представит живым или мертвым убегавшего беглого, разлучения мужей с женами и соединения для сожительства чужих жен с чужими мужчинами, расстреляния, вешания, - внушалось самым убедительным способом то, что всякого рода насилия, жестокости, зверства не только не запрещаются, но разрешаются правительством, когда это для него выгодно, а потому тем более позволено тем, которые находятся в неволе, нужде и бедствиях.

Знать, что где-то Далеко одни Люди мучают других, подвергая их всякого рода развращению, бесчеловечным унижениям и страданиям, или в продолжение трех месяцев Видеть беспрестанно это развращение и мучительство одних людей другими - это совсем другое. И Нехлюдов испытывал это. Он не раз в продолжение этих трех месяцев спрашивал себя: «Я ли сумасшедший, что вижу то, чего Другие не видят, или сумасшедшие те, которые производят то, что я вижу?» Но люди (и их Было так много) производили то, что его так удивляло и ужасало, с такой спокойной уверенностью в том, что это не только так Надо, но что то, что они делают, очень Важное и Полезное Дело, - что Трудно было признать всех этих людей сумасшедшими; себя же сумасшедшим он не мог признать, потому что сознавал Ясность своей Мысли. И потому постоянно находился в недоумении.

... Военные живут всегда в атмосфере общественного мнения, которое не только скрывает от них преступность совершаемых ими поступков, но представляет Эти Поступки подвигами...

Как ни ужасно бессмысленны были Мучения, которым подвергались так называемые уголовные, Все-таки над ними производилось до и после осуждения некоторое подобие законности; но в делах с политическими не Было и этого подобия, как это видел Нехлюдов на Шустовой и Потом на многих и многих из своих новых знакомых. С этими людьми поступали так, как поступают при ловле Рыбы неводом: вытаскивают на берег все, что попадается, и потом отбирают те крупные рыбы, которые нужны, не заботясь о мелкоте, которая гибнет, засыхая на берегу. Так, захватив сотни таких, очевидно не только не виноватых, но и не могущих быть вредными правительству людей, их держали Иногда годами в тюрьмах, где они заражались чахоткой, сходили с ума или сами убивали себя; и держали их только потому, что не было Причины выпускать их, между тем как, будучи под рукой в тюрьме, они могли понадобиться для разъяснения какого-нибудь вопроса при следствии. Судьба всех этих часто даже с правительственной точки зрения невинных людей зависела от произвола, досуга, настроения жандармского, полицейского офицера, шпиона, прокурора, судебного следователя, губернатора, министра. Соскучится такой чиновник или желает отличиться - и делает аресты и, смотря по настроению своему или начальства, держит в тюрьме или выпускает. А высший Начальник, тоже смотря по тому, нужно ли ему отличиться, или в каких он отношениях с министром, - или ссылает на Край света, или держит в одиночном заключении, или приговаривает к ссылке, к каторге, к смерти, или выпускает, когда его попросит об этом какая-нибудь дама.

Во Время суда он решил, что Судьи не имеют Права Судить его, и высказал это. Когда же судьи не согласились с ним и продолжали его судить, то он решил, что не будет отвечать, и молчал на Все их Вопросы. Его сослали в Архангельскую губернию. Там он составил себе религиозное Учение, определяющее всю его Деятельность. Религиозное учение это состояло в том, что все в мире живое, что мертвого Нет, что все Предметы, которые мы считаем мертвыми, неорганическими, Суть только части огромного органического тела, которое мы не можем обнять, и что поэтому Задача Человека, как Частицы большого организма, состоит в поддержании Жизни этого организма и всех живых частей его. И потому он считал преступлением уничтожать живое: был против войны, казней и всякого Убийства не только людей, но и животных. По отношению к браку у него была тоже своя Теория, состоявшая в том, что Размножение людей Есть только низшая функция человека, высшая же состоит в служении уже существующему живому. Он находил подтверждение этой Мысли в существовании фагоцитов в крови. Холостые Люди, по его мнению, были те же фагоциты, назначение которых состояло в помощи слабым, больным частям организма. Он так и жил с тех пор, как решил это, хотя Прежде, юношей, предавался разврату. Он признавал себя теперь, так же как и Марью Павловну, мировыми фагоцитами.

Она очень легко и без Усилия поняла Мотивы, руководившие этими людьми, и, как Человек из народа, вполне сочувствовала им. Она поняла, что Люди Эти шли за Народ против господ; и то, что люди эти сами были господа и жертвовали своими преимуществами, свободой и жизнью за народ, заставляло ее особенно ценить этих людей и восхищаться ими.