Персонаж: Людвиг Бодмер Рудольф. Страница 2

Я где-то читал, что моржи остаются совершенно равнодушными, когда охотники, нападая на Стадо, убивают дубинками их соседей, - и я видел, как во Время войны целые народы вели себя совершенно так же.

Медленно спускаюсь я с холма. Спокойной ночи, милая моя, буйное Сердце мое, думаю я. Прощай, Изабелла! Ты не утонула, это вдруг становится Мне Ясно. Ты не померкла и не умерла. Ты только отступила вглубь, ты отлетела, и даже не это: ты вдруг стала незримой, подобно древним богам, оттого, что изменилась длина Волны, на которой их видели, ты здесь, но ты неуловима, Всё всегда здесь, Ничто не исчезает, по нему только проходят Свет и тени, оно всегда тут - Наше Лицо до рождения и после смерти, оно Иногда просвечивается сквозь то, что мы считаем жизнью, и на Миг ослепляет нас, поэтому мы Никогда Потом уже не бываем прежними.

- Что ты понимаешь в женщинах?
- Ничего.
Она улыбается.
- И не пытайся понять их, мальчик. Так Лучше.

- Памятник останется здесь! И чтобы был в безукоризненной сохранности! Вы отвечаете! Застрахуйте его за свой счёт!
С меня хватит этих фельдфебельских выкриков.
- А что, Если бы вы каждое Утро устраивали перекличку со своим надгробием? - предлагаю я. - Сохранилась ли первоклассная полировка, равняется ли он точно на переднего, Хорошо ли подтянут живот? На месте ли цоколь, стоят ли кусты навытяжку! И если бы вы этого потребовали, господин Генрих Кроль мог бы каждое утро, надев мундир, докладывать вам, что ваш памятник занял своё Место в строю. Ему, это, наверное, доставляло бы Удовольствие.

Вы заметили, что Священники и генералы доживают до глубокой старости? Ведь их не точит червь сомнений и тревог. Они много бывают на свежем воздухе, занимают свою Должность пожизненно, и Думать им незачем. У одного Есть катехизис, у другого - воинский устав. Это сохраняет им Молодость. Кроме того, оба пользуются величайшим уважением. Один имеет доступ ко двору Господа Бога, другой - кайзера.

Вся Суть в мундире, только в мундире. Отними у военных мундир - и не найдётся ни одного Человека, который захотел бы стать солдатом.

- Я не способен ходить по радуге, Изабелла, - говорю я. - Но очень хотел бы научиться. А Кто способен?
Она шепчет Мне на ухо:
- Никто.
- Никто? И ты тоже нет?
Изабелла качает головой.
- Никто, - повторяет она. - Но достаточно, Если Человек об этом тоскует.

Мы стоим перед часовней. Свечи зажжены и пёстрые окна утешительно поблёскивают сквозь налетающий порывами Дождь. Из открытых дверей доносится Слабый Запах ладана.
- Терпимость, господин викарий, - говорю я, - это вовсе не Анархия, и вы отлично знаете, в чём Разница. Но вы не имеете Права допустить её, так как в обиходе вашей церкви этого Слова Нет. Только вы одни способны дать человеку вечное Блаженство! Ни Кто не владеет небом, кроме вас! И никто не может Отпускать Грехи - только вы. У вас на Всё это Монополия. И нет иной религии, кроме вашей! Вы - Диктатура! Так разве вы можете быть терпимыми?
- Нам это и не нужно. Мы владеем истиной.
- Конечно, - отвечаю я, указывая на освещенные окна часовни. Вы даёте вот это! Утешение для тех, кто боится Жизни! Думать тебе - де Больше незачем. Я всё знаю за Тебя! Обещая небесное блаженство и грозя преисподней, вы играете на простейших человеческих эмоциях, - но какое Отношение такая Игра имеет к истине?

Смерть снова вторглась в комнату, где только что веяло бессмертием; вошла мягко и безмолвно, как упрёк твари, обращённый к человеку, этому всеядному убийце, который, разглагольствуя о мире и Любви, перерезает горло овцам и глушит рыбу, чтобы набраться сил и продолжить разглагольствовать о мире и о любви, не исключая и Бодендика - мясоеда, слуги Господа.

- Знаю, оборвать чью-либо Жизнь - всегда Убийство. С тех пор как я побывал на войне, Мне даже муху убивать неприятно. И Всё-таки телятина сегодня вечером показалась мне особенно вкусной, хотя телёнка убили ради того, чтобы мы его ели. Всё это старые парадоксы и беспомощные умозаключения. Жизнь - Чудо, даже в телёнке, даже в мухе. Особенно в мухе, этой акробатке с её тысячами глаз. Она всегда чудо. И всегда этому чуду приходит Конец. Но Почему в мирное Время мы считаем возможным прикончить больную собаку и не убиваем стонущего Человека? А во время бессмысленных войн истребляем миллион людей?
Вернике всё ещё не отвечает. Большой Жук с жужжанием носится вокруг лампочки. Он стукается о неё, падает, ползёт, опять расправляет Крылья и снова кружит возле источника света. Свой Опыт он не использует.

- Это же самый лакомый кусочек, - заявляет Эдуард. - Грудные косточки очень приятно погрызть.
- Я не грызун. Я едок.

Смерть одного Человека - это смерть, а смерть двух миллионов - только Статистика.

Духовные пастыри освящают памятник, каждый во Имя и от имени своего бога. На фронте, когда нас заставляли присутствовать при богослужении и служители разных вероисповеданий молились о победе немецкого оружия, я размышлял о том, что ведь совершенно так же молятся за победу своих стран английские, французские, Русские. американские, итальянские, японские священнослужители, и Бог рисовался Мне чем-то вроде этакого озадаченного председателя обширного союза, особенно Если молитвы возносились представителями двух воюющих стран одного и того же вероисповедания. На чью же сторону Богу стать? На ту, в которой населения Больше или где больше церквей? И как он это так промахнулся со своей справедливостью, если даровал победу одной стране, а другой в победе отказал, хотя и Там молились не менее усердно! Иной раз он представлялся мне выгнанным старым кайзером, который некогда правил множеством государств; ему приходилось представительствовать на протяжении долгого времени, и всякий раз Надо Было менять мундир - сначала надевать католический, Потом протестантский, евангелический, англиканский, епископальный, реформатский, смотря по богослужению, которое в это Время совершалось, точно так же, как кайзер присутствует на парадах гусар, гренадёров, артиллеристов, моряков.

Многие Люди добры и честны, Пока им Плохо живется, и становятся невыносимыми, едва только их Положение улучшится, особенно в нашем возлюбленном отечестве.