Автор цитат: Варлам Шаламов

Моцарт потому и стал Моцартом, что работал го­раздо Больше, чем Сальери. Эта Работа доставляла Мо­царту Удовольствие.

Увидел, каким веским аргументом для интеллигента бывает обыкновенная плюха.

Инженеры, геологи, Врачи, прибывшие на Колыму по договорам с Дальстроем, развращаются быстро: длинный Рубль, Закон - тайга, рабский Труд, которым так легко и выгодно пользоваться, сужение интересов культурных - Все это развращает, растлевает, Человек, долго поработавший в лагере, не едет на материк - Там ему грош Цена, а он привык к богатой, обеспеченной Жизни. Вот эта развращенность и называется в литературе «зовом Севера».

Груб и жесток Начальник, лжив воспитатель, бессовестен врач, но Все это пустяки по сравнению с растлевающей силой блатного мира. Те все-таки Люди, и нет-нет да и проглянет в них человеческое. Блатные же - не люди.

Власть - это Растление. Спущенный с цепи Зверь, скрытый в душе Человека, ищет жадного удовлетворения своей извечной человеческой сути в побоях, в убийствах. Я не знаю, можно ли получить Удовлетворение от подписи на расстрельном приговоре. Наверное, Там тоже Есть мрачное Наслаждение, Воображение, не ищущее оправданий.

- Так Жить я не могу. « Лучше умереть стоя, чем жить на коленях», - торжественно произнес Шестаков. - Кто это сказал?
В самом деле. Знакомая Фраза. Но не Было сил вспомнить, кто и когда говорил Эти Слова. Все книжное было забыто. Книжному не верили.

Строфы и Сейчас легко вставали, Одна за другой, и, хоть он давно не записывал и не мог записывать своих стихов, Все же Слова легко вставали в каком-то заданном и каждый раз необычайном ритме. Рифма была искателем, инструментом магнитного поиска слов и понятий. Каждое Слово Было частью мира, оно откликалось на рифму, и весь Мир проносился с быстротой какой-нибудь электронной машины. Все кричало: возьми меня. Нет, меня. Искать Ничего не приходилось. Приходилось только отбрасывать. Здесь было как бы два Человека - тот, который сочиняет, который запустил свою вертушку вовсю, и другой, который выбирает и Время от времени останавливает запущенную машину. И, увидя, что он - это два человека, Поэт понял, что сочиняет сейчас настоящие Стихи. А что в том, что они не записаны? Записать, напечатать - все это Суета сует. Все, что рождается небескорыстно, - это не самое Лучшее. Самое лучшее то, что не записано, что сочинено и исчезло, растаяло без следа, и только творческая Радость, которую ощущает он и которую ни с чем не спутать, доказывает, что стихотворение было создано, что Прекрасное было создано. Не ошибается ли он? Безошибочна ли его творческая радость?
Он вспомнил, как плохи, как поэтически беспомощны были последние стихи Блока и как Блок этого, кажется, не понимал...

Наше Знание людей Ничего не дает нам в Жизни полезного. Что толку в том, что я понимаю, чувствую, разгадываю, предвижу Поступки другого Человека? Ведь своего-то поведения по отношению к нему я изменить не могу, я не буду доносить на такого же заключенного, как я сам, чем бы он ни занимался. Я не буду добиваться должности бригадира, дающей Возможность остаться в живых, ибо Худшее в лагере - это навязывание своей (или чьей-то чужой) воли другому человеку, арестанту, как я. Я не буду искать полезных знакомств, давать Взятки. И что толку в том, что я знаю, что Иванов - подлец, а Петров - шпион, а Заславский - лжесвидетель?

Самый главный Грех - соваться в чужие Дела, а Писатели Никогда не должны соваться в чужие Души, Нет, ни в коем случае. Писатель суётся в свою собственную душу. И Всё.

Лагерный Опыт - целиком отрицательный, до единой минуты. Человек становится только хуже.

- Я, Галина Павловна, с тех пор, как стал взрослым, живу по важной Заповеди: «Не учи ближнего своего». На манер евангельской. Всякая Судьба - неповторима. Всякий рецепт - фальшив.
- А я думала, что Писатели…
- Несчастье русской литературы, Галина Павловна, в том, что Она лезет в чужие Дела, направляет чужие судьбы, высказывается по вопросам, в которых она Ничего не понимает, не имея никакого Права соваться в моральные Проблемы, осуждать, не Зная и не желая знать ничего.

Все человеческие Чувства - Любовь, Дружба, Зависть, Человеколюбие, Милосердие, Жажда славы, Честность - ушли от нас с тем мясом, которого мы лишились за Время своего продолжительного голодания. В том незначительном мышечном слое, что еще оставался на наших костях, что еще давал нам Возможность Есть, двигаться, и дышать, и даже пилить бревна, и насыпать лопатой Камень и Песок в тачки, и даже возить тачки по нескончаемому деревянному трапу в золотом забое, по узкой деревянной дороге на промывочный прибор, в этом мышечном слое размещалась только Злоба - самое долговечное человеческое Чувство.

Очевидно, дневальному казалось зазорным мыть самому полы - хотя бы и пять минут в День, когда он в силах нанять себе работягу. Это свойство, присущее русским людям, Андреев наблюдал и на прииске. Даст Начальник на уборку барака дневальному горсть махорки: половину махорки дневальный высыплет в свой кисет, а за половину наймет дневального из барака пятьдесят восьмой статьи. Тот, в свою Очередь, переполовинит махорку и наймет работягу из своего барака за две папиросы махорочных. И вот работяга, отработав двенадцать - четырнадцать часов в смену, моет полы ночью за Эти две папиросы. И еще считает за Счастье - ведь на табак он выменяет Хлеб.

С первой иллюзией Было покончено быстро. Это - Иллюзия работы, того самого труда, о котором на воротах всех лагерных отделений находится предписанная лагерным уставом надпись: « Труд Есть Дело чести, дело славы, дело доблести и геройства». Лагерь же мог прививать и прививал только Ненависть и Отвращение к труду.