Автор цитат: Павел Санаев

…всей Жизни Голод за Шаг до смерти коркой давлюсь-утоляю!

То, что Дедушка может умереть, не пугало меня. Это моя Смерть увела бы меня на страшное Кладбище, где я лежал бы Один под крестом, видел бы темноту и не мог бы отогнать евших меня червей. Это маму могли убить, и Она пропала бы из моей Жизни, Навсегда унеся из нее ласковые Слова. А что будет, Если умрет дедушка, я дальше магнитофона не видел. Дедушка был обстановкой, вроде шелестевших за окном деревьев, об их смерти я Никогда не думал, не представлял ее и поэтому не знал, чего же в ней бояться.

Слово «лошадка» относилось не ко Мне, но звучало действительно ласково и очень приятно, а Все приятные Слова исходили только от мамы. Дедушка называл меня Иногда шутливо дурачком, чмуром или подгнилком; Бабушка называла меня котиком и лапочкой, когда я болел, но я забывал об этих словах как о проглоченных порошках и таблетках. Произнесенное Однажды мамой слово «кисеныш» я долго Потом повторял про себя перед сном.

От бабушкиных поцелуев внутри у меня Все вздрагивало, и, еле сдерживаясь, чтобы не вырваться, я всеми силами ждал, когда мокрый Холод перестанет елозить по моей шее. Этот холод как будто отнимал у меня что-то, и я судорожно сжимался, стараясь это «что-то» не отдать. Совсем иначе Было, когда меня целовала Мама. Прикосновение ее губ возвращало все отнятое и добавляло в придачу. И этого было так много, что я терялся, не Зная, как отдать что-нибудь взамен. Я обнимал маму за шею и, уткнувшись лицом ей в щеку, чувствовал Тепло, навстречу которому из груди моей словно тянулись тысячи невидимых рук. И Если настоящими руками я не мог обнимать маму слишком сильно, чтобы не сделать ей больно, невидимыми я сжимал ее изо всех сил. Я сжимал ее, прижимал к себе и хотел одного - чтобы так было Всегда.

Я радовался тому, что весь День у меня будет Занятие, которому не помешают даже Уроки, занятие, за которое я с радостью отдал бы Все свои редкие Развлечения, - Ожидание.

Наверное, Название это покажется странным - Бабушка ругалась с нами каждый День, крики ее не раз уже звучали со страниц этой повести, и посвящать еще целую главу тому, что вроде бы уже описано, на Первый Взгляд излишне. Дело в том, что Ссора в моем понимании - это нечто большее, чем просто Крик. Крик был правилом. Ссора все-таки исключением.

Мне неважно Было, какую Она взяла книгу. Смысла слов я не улавливал, но было приятно Слушать Голос Тихо читавшей бабушки. Я и не думал, что, когда она не кричит, голос у нее такой приятный. Он успокаивал, отгонял головную Боль. Хотелось слушать как можно дольше, и я слушал, слушал и слушал…

- Бабонька, дай Мне яблочко погрызть, - попросил я. Бабушка пошла в другую комнату за яблочком, а я стал Думать, о чем бы попросить еще. Болея, я часто просил бабушку о том, что мне на самом деле не Было нужно, или специально говорил, что у меня заложило Нос или болит горло. Мне нравилось, как бабушка суетится около меня с каплями и полосканиями, называет Сашенькой, а не проклятой сволочью, просит дедушку Говорить тише и сама старается ходить неслышно. Болезнь давала мне то, чего не могли дать даже сделанные без единой Ошибки Уроки, - бабушкино Одобрение. Она, Конечно, не хвалила меня за то, что я заболел, но вела себя так, словно я молодец, достойно отличился и заслужил наконец хорошего Отношения. Хотя Иногда доставалось мне и больному…

Пока ромашка вымывала токсины, я размышлял о судьбе. «Вот Цветы, - думал я, любуясь значительностью своих мыслей. - Ромашки. Они могли бы расти в поле, на них могли бы гадать „любит, не любит“, а что с ними вместо этого стало? Вот Она, Судьба, про которую так часто говорит Бабушка. А какая судьба может постичь меня?»

«Так это не прибой шумит, а душ. Как я сразу не догадался? Душ в ванной Есть, а прибой откуда? В ванной прибой - глупая Мысль. А что Делать, Если пришла глупая мысль? Надо ее скорее заменить умной. Где у меня Умная мысль? Куда же Она подевалась, Черт побери, ведь была только что…»
- Взяла билет на поезд и уехала, - сказал кривоногий человечек в зеленом, высунувшись из-за колокола.

Мысли о скорой смерти беспокоили меня часто. Я боялся Рисовать кресты, класть крест-накрест карандаши, даже писать букву «х». Встречая в читаемой книге Слово « Смерть», старался не Видеть его, но, пропустив строчку с этим словом, возвращался к ней вновь и вновь и все-таки видел. Тогда становилось понятно, что плинтуса не избежать.

Тот Свет виделся Мне чем-то вроде кухонного мусоропровода, который был границей, где прекращалось Существование вещей. Всё, что попадало в его ковш, исчезало до ужаса безвозвратно. Сломанное можно Было починить, потерянное - найти, о выброшенном в мусоропровод можно было только помнить или Забыть. Если Бабушка что-то отбирала, я знал - Пока не закрылся ковш, вещь существует, Есть Надежда выпросить её обратно или хотя бы ещё Увидеть; если ковш закрылся, существование отобранного прекратилось Навсегда.

Разумеется, я не думал, что могу обогнать мотоциклистов, но Мне очень хотелось сказать, что я обгоню, и услышать в Ответ: « Конечно, обгонишь!»

Я Всегда знал, что я самый больной и хуже меня не бывает, но Иногда позволял себе Думать, что Всё наоборот и я как раз самый лучший, самый Сильный, и дай только волю, я всем покажу. Воли Мне Никто не давал, и я сам брал её в играх, которые разворачивались, когда Никого не Было дома, и в фантазиях, посещавших меня перед сном.