Автор цитат: Марк Твен. Страница 5

Бабушка не велела Мне играть в Карты. Она сказала шепотом: «Немедленно бросай Эти дрянные карты! Две пары и валет, - олух ты этакий! У него-то ведь масть на руках!»

Работая над собой, мы учимся не придавать значения неприятностям. Понятно, чужим.

Печальней вида молодого пессимиста может быть только Вид старого оптимиста.
There is no sadder sight than a young pessimist, except an old optimist.

Видели бы вы её Лицо в это Мгновение! Благодарность? Нельзя словами описать его выражения. Слова - Всё равно что нарисованное Пламя. А во взоре её Было пламя живое. Она бросила пламенный взор и унесла его с собой в сокровищницу небес, где и надлежит быть всему неземному.

Человек всегда остаётся человеком. Века притеснений и гнёта не могут лишить его человечности. Тот, Кто полагает, что эта ошибка, сам ошибается. Да, любой Народ таит в себе достаточно сил, чтобы создать республику, даже такой угнетённый народ как русский, и такой робкий и нерешительный, как немецкий; выведите его из состояния покоя, и он затопчет в Грязь любой трон и любую знать. Мы ещё увидим многое, будем же надеяться и верить.

Её королевство трепетало перед ней, так как Она всех заставила поверить, что она великая волшебница. Все Желания её и все её Поступки были преисполнены дьявольской злобы. Холодная Злость переполняла её. Вся Жизнь её была цепью страшных преступлений. Посмотреть на неё Мне Было любопытно, как на самого сатану. К моему удивлению, она оказалась красавицей; чёрные Мысли не сделали отталкивающим Выражение её Лица, Годы не провели морщин по её атласной коже и не коснулись её цветущей свежести.

Но Ничего не поделаешь - раз вы начали с Ошибки, беды не исправишь, и Никто вам не скажет, чем вы кончите.

В тишине и мраке Воображение моё заработало. Само по себе Знание факта бледно; но, когда вы начинаете представлять себе этот факт, он обретает яркие Краски. Совсем Разные Вещи: услышать о том, что Человека пырнули ножом в Сердце, и самому Увидеть это. В тишине и мраке Сознание того, что я нахожусь в смертельной опасности, становилось Всё глубже и глубже; Понимание этой опасности вершок за вершком проникало в мои жилы и леденило в них кровь.
Но благословенная Природа устроила так, что ртуть в термометре человеческой Души, упав ниже определённой точки, снова начинает подниматься. Возникает Надежда, а Вместе с надеждой и Бодрость, и Человек снова получает способность помогать самому себе, Если ещё возможно помочь.

Я сказал ему, что Слово «окаменелость» в применении к остротам Мне очень нравится; я убеждён, что древние остроты следует классифицировать по геологическим периодам.

Нет времени - так коротка Жизнь - на склоки, Извинения, желчь и призвания к ответу. Есть только Время, чтобы Любить, да и на это, так сказать, есть лишь Мгновение.

Лица, которые попытаются найти в этом повествовании Мотив, будут отданы под Суд; лица, которые попытаются найти в нем Мораль, будут сосланы; лица, которые попытаются найти в нем Сюжет, будут расстреляны.

Умеренность должна быть во всем - включая умеренность.

Она присела к огню, грела Руки и ждала; её старые Губы и руки посинели от Холода; к ней подошёл незнакомец. Это был путешественник; он мягко заговорил с ней и, Зная что Рядом Никого Нет, кроме меня, он сказал, что ему жаль её. Потом он спросил, является ли правдой то, в чём она призналась, и она ответила, что нет. Он выглядел удивлённо и ему ещё Больше стало её жаль, он спросил:
- Зачем же вы признались?
- Я стара и бедна - сказала она, - и я работаю только чтобы выжить. Не Было другого выбора как только лишь признаться. Если бы я этого не сделала, они бы могли меня отпустить. Это бы погубило меня, ведь Никто бы не забыл о том, что меня подозревали в чародействе, и для меня не нашлось бы работы, и куда бы я ни пошла, они бы пускали собак в мою сторону. Совсем скоро настал бы Голод. Огонь Лучшее Решение - Конец близок. Вы были добры ко Мне, вы Двое, и я благодарна вам за это.
Она прильнула Ближе к огню и вытянула руки чтобы согреть их, Снежинки мягко спускались на её седые Волосы, делая их ещё белее.
Собралась Толпа и полетело яйцо, которое попало ей в глаз и потекло по её лицу. Кто-то смеялся.
She was squatting at the fire, warming herself and waiting; and her old lips and hands were blue with the cold. A stranger came next. He was a traveler, passing through; and he spoke to her gently, and, seeing nobody but me there to hear, said he was sorry for her. And he asked if what she confessed was true, and she said no. He looked surprised and still more sorry then, and asked her:
"Then why did you confess?"
"I am old and very poor," she said, "and I work for my living. There was no way but to confess. If I hadn't they might have set me free. That would ruin me, for no one would forget that I had been suspected of being a witch, and so I would get no more work, and wherever I went they would set the dogs on me. In a little while I would starve. The fire is best; it is soon over. You have been good to me, you two, and I thank you."
She snuggled closer to the fire, and put out her hands to warm them, the snow-flakes descending soft and still on her old gray head and making it white and whiter. The crowd was gathering now, and an egg came flying and struck her in the eye, and broke and ran down her face. There was a laugh at that.

Потом он перестал быть серьёзным и стал чрезвычайно весёлым, начав высмеивать нас и нашу военную Гордость, наших великих героев, нерушимую славу, могущественных царей, древних аристократов, освящённую веками историю - он смеялся и смеялся, Пока нам не стало тошно от этого смеха; наконец он немного успокоился и сказал: "Хотя, по большому счёту, это не Смешно, здесь присутствует своего рода сантимент, Если вспомнить, как коротки ваши дни, как инфантильна ваша показная пышность, какими тенями вы являетесь!"
Then he dropped all seriousness and just overstrained himself making fun of us, and deriding our pride in our warlike deeds, our great heroes, our imperishable fames, our mighty kings, our ancient aristocracies, our venerable history-and laughed and laughed till it was enough to make a person sick to hear him; and finally he sobered a little and said, "But, after all, it is not all ridiculous; there is a sort of pathos about it when one remembers how few are your days, how childish your pomps, and what shadows you are!"