Явор сидел в стороне на пригорке, отворотясь, стараясь не
Смотреть на женщин, не слышать их причитаний и всхлипываний. В каждой их слезе, в каждом вздохе он слышал упрек себе - воину, призванному защищать. Его, здорового, сильного, с отроческих лет сроднившегося с оружием, мучил
Стыд перед этими состарившимися до времени женщинами и одинокими стариками. Казалось бы, кого ему жалеть, - сам сирота. Его осиротила не печенежская сабля, а
Голод и
Болезнь, сама Морена-Смерть, невидимая и неумолимая. Однако он выжил, вырос, добрая
Судьба дала ему другого отца, дядек, братьев. Только матери другой не дала, и Явор видел бережно хранимые в памяти черты своей матери в лице каждой пожилой
Женщины. В каждом женском вздохе он слышал последние вздохи своей умирающей матери, за которую он цеплялся в отчаянии изо всех сил, но не сумел удержать на земле. Давнее
Горе мальчика-сироты в груди кметя превратилось в
Ненависть к Морене-Смерти, ко всем ее обличьям. Здесь
Она прилетала на печенежских стрелах. Явор знал
Многие Лица своего вечного врага, и ненависть к нему тлела в глубине его сердца, как угли под слоем пепла. В который раз Явор вспоминал
Прошлое Лето - весть о захвате Мала Новгорода Родомановой ордой, спешные сборы, догорающее городище, усеянное еще не закоченевшими трупами славян и печенегов вперемежку, долгий и яростный гон по степи, битву.
Часть малоновгородского полона была тогда отбита и спасена, но старший
Сын Родомана со своей дружиной и добычей сумел уйти. Долго
Потом Явор перебирал в уме несбывшиеся
Возможности догнать его. Не догнали. И
Сейчас, сидя на травянистом холмике - тоже, поди, чья-то могила! - Явор молча и яростно в который раз клялся богу Воителю:
Жизнь положу, а не пущу
Больше гадов на русской земле лиходейничать!