Книга: Записки Мальте Лауридса Бригге

Достаточно и того, что он Один на один с ночью, не спит и думает, как Права была та, любящая: когда поняла, что из союза двоих лишь растет Одиночество: когда рвалась не к заветной черте, но мимо; когда ждала в темноте объятий, чтобы не утолялась, но нарывала Тоска; когда презирала то соображенье, что из двоих один должен быть любящим, другой любимым, и увлекала не умевших Любить на свое ложе, и подпаляла, и делала любящими, которые ее покидали.

Цветы и плоды опадают, когда созрели, Звери помнят себя, льнут друг к другу и этим довольны. Мы же, имея в запасе Бога, мы всегда не готовы. Мы сдерживаем свою природу. Нам не хватает времени. Что нам Год? Что Все Годы? Еще не подумав о Боге, мы уже молим: дай нам вынести Ночь. И Болезнь. И Потом Любовь.

Жизнь любимых тяжела и опасна. Ах, Если б они себя пересилили и сделались любящими. У любящих - надежная жизнь. Они уже вне подозрений и сами не могут себе изменить. В них исцеляется Тайна, они выпевают ее целиком, как соловей, не дробя. Они плачут по одному-единственному; но вся Природа им вторит: это Плач по Вечному. Они кидаются вслед за утраченным, но уже с первых шагов обгоняют его, и перед ними - лишь Бог.

Ведь Величие - всего только Миг, и Ничего Нет дольше беды.

Говоря об отшельнике, мы слишком много делаем допущений. Мы полагаем, будто Люди знают, Кто имеется в виду. А они не знают. Они его Никогда не видели, они только его ненавидят, не Зная. Они были его соседями и ему мешали, они были голосами в соседней комнате и его искушали. Они науськивали на него Вещи, чтоб гремели и заглушали его Голос. Дети были против него в заговоре, потому что сам он был Ребенок и нежен, а чем Больше он рос, тем больше росла его противопоставленность взрослым. Они его гнали, как зверя, и во всю его долгую Юность ни разу не бывало запрета на эту охоту. Но он не падал загнанный, он убегал, и тогда они хулили, и презирали, и поносили то, что от него оставалось. Он не слушал, и тогда они сжирали его пищу, сглатывали его Воздух, оплевывали его нищету так, чтоб Она ему стала мерзка. Они его чурались, как прокаженного, и бросали в него каменья. И древний Инстинкт не обманывал их: он был в самом деле их Враг. Но он не поднимал на них глаз. И они одумались. Они догадались, что ему Все это на руку. Что они только укрепляли его в одиночестве, только помогали отделиться от них - Навсегда. И тогда они переменились, они применили против него последнее, крайнее, иное Оружие: славу. А уж на ее грохот почти каждый поднимет Глаза и рассеется.

И те, Кто оставались со своими мучителями, пьяницами, ибо нашли средство от них отдалиться, уйдя - как можно дальше от них - в себя, и так сияли на людях, будто живут со святыми. Кто их перечислит, кто назовет? Они будто отменили загодя Все Слова, которыми можно их обозначить.

Неведомый молодой Человек, Если в тебе занимается что-то, бросающее Тебя в Трепет, радуйся, что Никто не знает тебя. И когда тебе перечат почитающие тебя ничтожеством, когда тебя предают те, с кем ты дружил, когда ищут погубить тебя из-за дорогих тебе мыслей - что значит эта явная Опасность, не посягающая на Главное, Рядом с лукавой пагубой славы, которая тебя обезвреживает, сокрушив.

Возможно ли, что вся История человечества ложно истолкована? Что Все прошедшее искажено, ибо нам вечно толкуют о массах, тогда как Дело совсем не в толпе, а в том единственном, вкруг кого Она теснилась, потому что он был ей чужд и он умирал?

Этот прелестный отель - чрезвычайно старинный. Уже во Времена короля Хлодвига умирали здесь на немногих кроватях. Теперь умирают на пятистах пятидесяти девяти. Разумеется, фабричным способом. При такой огромной продукции каждая Смерть уж не отделывается столь тщательно; но ведь это неважно. Важно Количество. Кому нынче нужна безупречно выполненная смерть? Никому. Даже богачи, которые уж могли бы позволить себе умереть со всей обстоятельностью, и те мало-помалу начинают небрежничать. Желание умереть своей собственной смертью встречается реже и реже. Еще немного, и Она станет такой же редкостью, как своя собственная Жизнь. Господи! Ведь как бывает. Ты приходишь, жизнь Тебя поджидает, готовенькая, остается только в нее влезть. Ты хочешь, или тебя принуждают уйти - и опять ни малейших усилий. Voilа votre mort, monsieur. Умираешь как попало. Умираешь той смертью, которая положена твоей болезни (ведь поскольку мы знаем теперь Все болезни, мы знаем, что тот или иной летальный исход положен данной болезни, а не данному лицу; и больному, как говорится, просто нечего Делать).

В том, что выныривает из глуби, Есть свежая, отдохнувшая Сила, а то, что Было всегда, увяло от слишком частых воспоминаний.

И не буду я Больше писать писем. Зачем сообщать кому-то, что я меняюсь? Если я меняюсь, я уже не тот, кем был, я уже кто-то другой, и, стало быть, у меня Нет знакомых. А чужим людям, людям, которые не знают меня, я писать не могу.

Прежде Мне не приходило в голову, какое на свете множество лиц. Людей - Бездна, а лиц еще Больше, ведь у каждого их несколько. Есть Люди, которые одно Лицо носят годами, оно, разумеется, снашивается, грязнится, может прохудиться на складках, растягивается, как перчатка, которую надевали в дорогу. Это - простые, бережливые люди; они не меняют Лица, даже не отдают его в стирку. Сойдет, говорят они, и Кто им докажет обратное? Но напрашивается Вопрос, раз у них несколько лиц, - что делают они с остальными? Они их берегут. Еще Дети поносят. Однако, бывает, их пес, выходя на прогулку, щеголяет в хозяйском лице. Ну и что такого? Лицо есть лицо.
А есть люди, которые невероятно часто меняют лица, одно за другим, и лица на них просто горят. Сперва им кажется, что на их Век лиц хватит, но вот им Нет сорока, а остается последнее. В этом, бесспорно, своя Трагедия. Они не привыкли беречь лицо, последнее за восемь дней снашивается до дыр, во многих местах делается тонким, как Бумага; и Все больше просвечивает изнанка, не-лицо, и так они вынуждены расхаживать.

Быть любимым - значит сгорать. Любить - светить негасимой лампадой. Любимость - проходит. Любовь - длится.