Автор цитат: Николай Эрдман. Страница 2

- Вы Все Время мешаете планомерным занятиям. Чем со мной пререкаться, Серафима Ильинична, вы молчали бы Лучше и слушали музыку. (Дует.) Вообще, я просил бы в минуты творчества относительной тишины. (Чи­тает.) «Гаммы. Гамма Есть пуповина музыки. Одолевши сию пуповину, вы рождаетесь как музыкант». Ну, Сейчас я уже окончательно выучусь. «Для того чтобы Правильно вы­учить гамму, я, всемирно известный Художник звука Теодор Гуго Шульц, предлагаю вам самый дешевый Способ. Купите самый дешевый ро… (перевертывает страницу) …яль». Как Рояль?
- ?
- Как рояль?
- Подождите. Постойте. Не может быть. «Предлагаю вам самый дешевый способ. Купите самый де­шевый ро… (пробует, не слиплись ли страницы, перевер­тывает) …яль». Это как же? Позвольте. Зачем же рояль? (Читает.) «В примечаниях сказано, как играется гамма. Проиграйте ее на рояле и скопируйте на трубе». Это что же такое, товарищи, делается? Это что же такое? Это кончено, зна­чит. Значит, кончено. Значит… Ой, мерзавец какой! Главное Дело, художник звука. Не художник ты, Теодор, а подлец. Сво­лочь ты… со своей пуповиной. (Разрывает самоучитель.) Маша! Машенька! Серафима Ильинична! Ведь рояль-то Мне не на что покупать. Что он сделал со мной? Я смотрел на него как на якорь спасения. Я сквозь эту трубу различал свое Будущее.

- Цыц! (Снимает трубку.) Все молчат, когда колосс разговаривает с колоссом. Дайте Кремль. Вы не бойтесь, не бойтесь, давайте, барышня. Ктой-то? Кремль? Говорит Подсекальников. Под-се-каль-ни-ков. Индивидуум. Ин-ди-ви-ду-ум. Позовите кого-нибудь самого главного. Нет у вас? Ну, тогда передайте ему от меня, что я Маркса прочел и Мне Маркс не понравился. Цыц! Не перебивайте меня. И Потом передайте ему еще, что я их посылаю… Вы слушаете? Боже Мой. (Остолбенел. Выронил трубку.)
- Что случилось?
- Повесили.
- Как?
- Кого?
- Трубку. Трубку повесили. Испугались. Меня испугались. Вы чувствуете? Постигаете ситуацию? Кремль - меня. Что же я представляю собою, товарищи? Это боязно даже анализировать. Нет, вы только подумайте. С самого ран­него детства я хотел быть гениальным человеком, но Родители мои были против. Для чего же я жил? Для чего? Для ста­тистики. Жизнь моя, сколько лет издевалась ты Надо мной. Сколько лет ты меня оскорбляла, жизнь. Но сегодня мой Час настал. Жизнь, я требую сатисфакции.

Олег, я признаюсь тебе: моя мама была цыганкой. Ее Тело лишало ума, как Гром. С пятнадцати лет я стала вылитой матерью. Помню, в Тифлисе я поехала на извозчике покупать себе Туфли, и что же ты думаешь, при­казчик сапожного магазина не сумел совладать с собой и так укусил меня за ногу, что меня увезли в больницу. С тех пор я ненавижу мужчин. Потом меня полюбил иностранец. Он хотел одевать меня во Все заграничное, но я говорила: « Нет!» Тогда меня стал обожать коммунист. Мой Бог, как он меня обожал. Он сажал меня на колени и говорил: «Капочка, я открою перед тобой весь Мир, едем в Иркутск». Но я говорила: «Нет!» И он проклял меня и вышел из партии. Потом меня захотел Один летчик. Но я рассмеялась ему в Лицо. Тогда он поднялся над городом и плакал на воздухе, Пока не разбился. И вот теперь Подсекальников. Женщины падали перед ним как мухи, Раиса грызла от Страсти стаканы и дежурила возле его дверей, но он хотел только меня. Он хотел мое тело, он хотел меня всю, но я говорила: «Нет!» Вдруг - трах, и юноши не стало. С тех пор я возненавидела свое тело, оно пугает меня, я не могу оставаться с ним. Олег, возьмите его себе!

Не поверили. Не поверили. Даже Маша и та не поверила. Хорошо. Пожалеешь, да как еще, Машенька. Где он? Вот. (Вынимает револьвер.) Нужно сразу, не думая, прямо в Сердце - и моментальная Смерть. (Приставляет револьвер к груди.) Моментальная смерть. Или Нет. Лучше в Рот. В рот мо­ментальнее. (Вставляет дуло револьвера в рот. Вынима­ет.) Буду считать до трех. (Снова в рот.) Ас… ва… (Вынима­ет.) Или нет. Буду лучше считать до тысячи. (Опять в рот.) Ас… ва… ы… че-ы-и… а… э… э… ээ… э-э… э-э… о-и-и-а… (Вынимает.) Нет, уж Если считать, то придется в сердце. (При­ставляет револьвер к груди.) Раз, два, три, четыре, пять, шесть, семь, восемь, девять… Это Трусость - до тысячи… нужно сра­зу… решительно… До ста - и кончено. Нет… скорей до пятна­дцати. Да… Сейчас. (Снова приставляет револьвер к груди.) Раз, два, три, четыре, пять, семь, восемь, девять, десять… одиннадцать… двенадцать… тринадцать… четырнадцать… Или, может быть, лучше совсем не считать, но зато в рот. (Дуло в рот. Вынимает.) В рот… а Пуля куда же?.. Сюда вот… в голову. Жалко голову. Ведь Лицо в голове, дорогие товарищи. Лучше в сердце. Только Надо нащупать. Получше наметиться, где колотится. Вот. Здесь колотится. Ой! Какое большое сердце, где ни тронешь - везде колотится. Ой! Как колотится. Разорвется. Сейчас разорвется. Боже Мой! Если я умру от разрыва сердца, я не успею тогда застрелиться. Мне нельзя умирать, мне нельзя умирать. Надо Жить, жить, жить, жить… для того, чтобы застре­литься. Не успеть. Не успеть. Ой, задохнусь. Минутку, еще ми­нутку. Бей же, сволочь, да бей же куда ни попадя. (Револьвер выскальзывает из рук. Падает.) Опоздал… умираю. Да что ж это, Господи…

... Ради бога, не перебивайте меня, вы сначала подумайте. Вот представьте, что Завтра в двенадцать часов вы берете своей рукой револьвер. Ради бога, не перебивайте меня. Хорошо. Предположим, что вы берете… и вставляете дуло в Рот. Нет, вставляете. Хорошо. Предположим, что вы вставляете. Вот вставляете. Вставили. И как только вы вставили, возникает секунда. Подойдемте к секунде по-философски. Что такое секунда? Тик-так. Да, тик-так. И стоит между тиком и таком Стена. Да, стена, то Есть дуло револьвера. Понимаете? Так вот дуло. Здесь тик. Здесь так. И вот тик, молодой Человек, это еще Все, а вот так, молодой человек, это уже Ничего. Ни-че-го. По­нимаете? Почему? Потому что тут есть собачка. Подойдите к собачке по-философски. Вот подходите. Подошли. Нажимае­те. И тогда раздается пиф-паф. И вот пиф - это еще тик, а вот паф - это уже так. И вот все, что касается тика и пифа, я понимаю, а вот все, что касается така и пафа, - совершенно не понимаю. Тик - и вот я еще и с собой, и с женою, и с тещею, с солнцем, с воздухом и водой, это я понимаю. Так - и вот я уже без Жены… хотя я без жены - это я понимаю тоже, я без Тещи… ну, это я даже совсем хорошо понимаю, но вот я без себя - это я совершенно не понимаю. Как же я без себя? Понимаете, я? Лично я. Подсекальников. Че-ло-век. Подойдем к человеку по-философски. Дарвин нам доказал на языке сухих цифр, что человек есть Клетка. Ради бога, не перебивайте меня. Человек есть клетка. И томится в этой клетке Душа. Это я понимаю. Вы стреляете, разбиваете выстрелом клетку, и тогда из нее вылетает душа. Вылетает. Летит. Ну, Конечно, летит и кричит: «Осанна! Осанна!» Ну, конечно, ее подзывает Бог. Спрашивает: «Ты чья»? - «Подсекальникова». - «Ты страдала?» - «Я страдала». - «Ну, пойди же попляши». И душа начинает плясать и Петь. (Поет.) « Слава в вышних Богу и на земле Мир и в человецех благоволение». Это я понимаю. Ну а Если клетка пустая? Если Души нет? Что тогда? Как тогда? Как, по-вашему?

Ах, не видели. Так увидите. Вот увидите, что увидите. Она, может быть, даже Сейчас прибежит. Она будет, наверное, вам рассказывать, что Все в полном восторге от ее живота. Она вечно и всюду об этом рас­сказывает. Только это Неправда, мсье Подсекальников, у нее совершенно заурядный живот. Уверяю вас. И Потом, ведь живот не Лицо, сплошь да Рядом его абсолютно не видно. Вот лицо…

- Ах, не видели. Так увидите. Вот увидите, что увидите. <...> Подойдите сюда. Вы заметили?
- Нет.
- То Есть как это нет? Если здесь незаметно, мсье Подсекальников, что я очень Красивая на Лицо, то пойдемте Сейчас же отсюда ко Мне, и вы сразу увидите.<...> Уверяю вас. Это прямо стихийно для вас обнаружится.

- Вы это Зачем же, молодой Человек, такую порнографию делаете? Там Женщина голову или даже еще чего хуже моет, а вы на нее в щель смотрите.
- Я на нее, Серафима Ильинична, с марксистской точки зрения смотрел, а в этой точке никакой порнографии быть не может.
- Что ж, по-вашему, с этой точки по-другому видать, что ли?
- Не только что по-другому, а во Все наоборот. Я на себе сколько раз проверял. Идешь это, знаете, по бульвару, и идет вам навстречу дамочка. Ну, Конечно, у дамочки всякие формы и всякие линии. И такая исходит от нее нестерпимая для глаз Красота, что только зажмуришься и задышишь. Но Сейчас же себя оборвешь и подумаешь: а взгляну-ка я на нее, Серафима Ильинична, с марксистской точки зрения - и… взглянешь. И что же вы думаете, Серафима Ильинична? Все с нее как рукой снимает, такая из Женщины получается Гадость, я вам передать не могу. Я на свете теперь ничему не завидую. Я на все с этой точки могу посмотреть. Вот хотите сейчас, Серафима Ильинична, я на вас посмотрю?
- Боже вас упаси.
- Все равно посмотрю.
- Караул!

- Про загробную Жизнь вы у батюшки спрашивайте. Это их специальность.
- Как прикажете отвечать: по религии или по совести?
- А какая же Разница?
- Ко-лос-саль-на-я. Или можно еще по науке сказать.
- Мне по-верному, батюшка.
- По религии - Есть. По науке - нету. А по совести - никому не известно.
- Никому? Значит, нечего даже и спрашивать?
- А Зачем же вам спрашивать? Вот Чудак. Вы же сами минут через тридцать узнаете.

В Настоящее Время Искусство тоже Торговля. Ведь у нас, у писателей, музыкантская Жизнь. Мы сидим в государстве за отдельным столом и Все время играем туш. Туш гостям, туш хозяевам. Я хочу быть Толстым, а не барабанщиком.

- Почему ж вы не пьете, Егор Тимофеевич?
- Очень страшно приучиваться.
- Да чего же здесь страшного? Вы попробуйте.
- Нет, боюсь.
- Да чего ж вы боитесь, Егор Тимофеевич?
- Как чего? Может так получиться, что только приучишься, хвать - наступит Социализм, а при социализме Вина не будет. Вот как хочешь тогда и выкручивайся.
- Только рюмку, всего лишь, одну лишь, за дам.
- Между прочим, при социализме и дам не будет.
- Ерунда-с. Человеку без дамочки не прожить.
- Между прочим, при социализме и Человека не будет.
- Как не будет? А что же будет?
- Массы, массы и массы. Огромная масса масс.

- Я считаю, что будет прекрасно, Аристарх Доминикович, Если Наше Правительство протянет Руки.
- Я считаю, что будет еще прекраснее, если наше правительство протянет Ноги.

К Жизни Суд Никого присудить не может. К смерти может, а к жизни Нет.

- <...> Товарищи, я хочу Есть. Но Больше, чем есть, я хочу Жить.
- Но позвольте... как жить?
- Как угодно, но жить. Когда курице отрубают голову, Она бегает по двору с отрубленной головой, пусть как Курица, пусть с отрубленной головой, только жить. Товарищи, я не хочу умирать: ни за вас, ни за них, ни за Класс, ни за Человечество, ни за Марию Лукьяновну. В Жизни вы можете быть Мне родными, любимыми, близкими. Даже самыми близкими. Но перед лицом смерти что же может быть Ближе, любимей, родней своей Руки, своей Ноги, своего живота.