Книга: Москва-Петушки

Отчего они Все так грубы? А? И грубы-то ведь, подчеркнуто грубы в те самые мгновения, когда нельзя быть грубым, когда у Человека с похмелья все Нервы навыпуск, когда он малодушен и тих! Почему так?! О, Если бы весь Мир, если бы каждый в мире был бы, как я Сейчас, тих и боязлив и был бы так же ни в чем не уверен: ни в себе, ни в серьезности своего места под небом, - как Хорошо бы!

Я расширял им Кругозор по мере сил, и им очень нравилось, когда я им его расширял: особенно во всем, что касается Израиля и арабов. Тут они были в совершенном восторге - восторге от Израиля, в восторге от арабов, и от Голанских высот в особенности. А Аббэ Эбан и Моше Даян с языка у них не сходили. Приходили они утром с б***ок, например, а Один у другого спрашивает: "Ну как? Нинка из 13-ой комнаты даян эбан?" А тот отвечает с самодовольную усмешкою: "Куда ж Она, падла денется? Конечно, даян."

Не всякая Простота - святая. И не всякая Комедия - божественная...

- Ну, и Николай Гоголь...
- Что Николай Гоголь?..
- Он всегда, когда бывал у Панаевых, просил ставить ему на стол особый розовый бокал...
- И Пил из розового бокала.
- А что пил?
- А Кто его знает!.. Ну, что можно пить из розового бокала? Ну, Конечно же, водку...

А "поддал" - то Почему? Потому что, допустим, Человек грустит и едет к бабе. Нельзя же ехать к бабе и не пить! - плохая, значит, баба! Да Если даже и плохая - Все равно Надо выпить. Наоборот, чем хуже баба, тем Лучше надо поддать!..

Ибо Жизнь человеческая не Есть ли минутное окосение Души? И затмение души тоже? Мы Все как бы пьяны, только каждый по-своему, Один выпил Больше, другой - меньше. И на кого как действует: один смеется в Глаза этому миру, а другой плачет на груди этого мира. Одного уже вытошнило, и ему Хорошо, а другого только еще начинает тошнить. А я - что я? Я много вкусил, а никакого Действия, я даже ни разу как следует не рассмеялся, и меня не стошнило ни разу. Я, вкусивший в этом мире столько, что теряю счет и Последовательность, - я трезвее всех в этом мире; на меня просто туго действует…

Отчаянно пили! Все честные Люди России! И отчего они пили? - с отчаяния пили! Пили оттого, что честны! Оттого, что не в силах были облегчить Участь народа! Народ задыхался в нищете и невежестве, почитайте-ка Дмитрия Писарева! Он так и Пишет: «народ не может позволить себе говядину, а Водка дешевле говядины, оттого и пьет русский мужик, от нищеты своей пьет! Книжку он себе позволить не может, потому что на базаре ни Гоголя, ни Белинского, а Одна только водка, и монопольная, и всякая, и в разлив, и на вынос! Оттого он и пьет, от невежества своего пьет!»

Да, да, в тот День мое Прекрасное Сердце целых полчаса боролось с рассудком. Как в трагедиях Пьера Корнеля, поэта-лауреата: Долг борется с сердечным влечением. Только у меня наоборот: сердечное Влечение боролось с рассудком и долгом. Сердце Мне говорило: « Тебя обидели, тебя сравняли с гов***. Поди, Веничка, и напейся. Встань и поди напейся, как с***». Так говорило мое прекрасное сердце. А Мой Рассудок? - он брюзжал и упорствовал: «ты не встанешь, Ерофеев, ты никуда не пойдешь и ни капли не выпьешь». А сердце на это: «ну ладно, Веничка, ладно. Много пить не Надо, не надо напиваться, как с***, а выпей четыреста граммов и завязывай». «Никаких грамм! - отчеканивал рассудок. - Если уж без этого нельзя, поди и выпей три кружки пива; а о граммах своих, Ерофеев, и помнить забудь». А сердце заныло: «ну хоть двести грамм. Ну… ну, хоть сто пятьдесят…» и тогда рассудок: «Ну Хорошо, Веня, - сказал, - хорошо, выпей сто пятьдесят, только никуда не ходи, сиди дома». Что ж вы думаете? Я вы Пил сто пятьдесят и усидел дома? Ха-ха. Я с этого дня пил по тысяче пятьсот каждый день, чтобы усидеть дома, и все-таки не усидел. Потому что на шестой день размок уже настолько, что исчезла Грань между рассудком и сердцем, и оба в Голос мне затвердили: «Поезжай, поезжай в Петушки! В Петушках - твое Спасение и Радость твоя, поезжай.»

Ну так вставай и иди. Чтобы мы Все видели, что ты пошел. Не унижай нас и не мучь. Вставай и иди. Ну что ж, я встал и пошел. Не для того, чтобы облегчить себя. Для того, чтобы их облегчить.

Поразительно! Я вошел в вагон и сижу, страдаю от Мысли, за кого меня приняли - мавра или не мавра? Плохо обо Мне подумали, Хорошо ли? А Эти пьют горячо и открыто, как венцы творения, пьют с сознанием собственного превосходства над миром… «закуска типа? я вас умоляю?»!» … Я, похмеляясь утром, прячусь от неба и земли, потому что это интимнее всякой интимности!.. До работы пью - прячусь. Во Время работы пью - прячусь… А эти!! «транс-цен-ден-тально!»

Я вынул из чемоданчика Все, что имею, и все ощупал: от бутерброда до розового крепкого за рупь тридцать семь. Ощупал - и вдруг затомился я весь и поблек… Господь, вот ты видишь, чем я обладаю. Но разве это Мне нужно? Разве по этому тоскует моя Душа? Вот что дали мне Люди взамен того, по чему тоскует душа! А Если б они мне дали того, разве нуждался бы я в этом? Смотри, господи, вот: розовое крепкое за рупь тридцать семь… И весь в синих молниях, господь мне ответил:
- А для чего нужны стигматы святой Терезе? Они ведь ей тоже не нужны. Но они ей желанны.
- Вот-вот! - отвечал я в восторге. - Вот и мне, и мне тоже - желанно мне это, но ничуть не нужно!
«Ну, раз желанно, Веничка, так и пей», - Тихо подумал я, но все медлил. Скажет мне господь еще что-нибудь или не скажет? Господь молчал.

Кто-то говорил Мне когда-то, что умереть очень просто: что для этого Надо сорок раз подряд глубоко, глубоко, как только возможно, вдохнуть, и выдохнуть столько же, из глубины сердца, - и тогда ты испустишь душу. Может быть, попробовать?

Я закричал - Наверно, вслух закричал - и снова проснулся, на этот раз даже в конвульсиях, потому что теперь уже Все во Мне содрогалось - и Лицо, и Одежда, и Душа, и Мысли.

Пламенел Закат, и Лошади вздрагивали, и где то Счастье, о котором пишут в газетах?