Книга: Господа Головлевы. Страница 1

Одиночество, Беспомощность, мертвая Тишина - и посреди этого тени, целый рой теней.

Да, маменька, великая это Тайна - Смерть! Не весте ни дня, ни часа - вот это какая тайна! Вот он Все Планы планировал, думал, уж так высоко, так высоко стоит, что и рукой до него не достанешь, а Бог-то разом, в одно Мгновение, все его мечтания опроверг.

Ко всему, что теперь предстояло, Она была уж приготовлена, Все она ожидала и предвидела, но ей Никогда как-то не представлялось с такою ясностью, что этому ожиданному и предвиденному должен наступить Конец. И вот теперь этот конец наступил, конец, полный тоски и безнадежного одиночества. Всю-то Жизнь она что-то устраивала, над чем-то убивалась, а оказывается, что убивалась над призраком. Всю жизнь Слово « Семья» не сходило у нее с языка; во Имя семьи она одних казнила, других награждала; во имя семьи она подвергала себя лишениям, истязала себя, изуродовала всю свою жизнь - и вдруг выходит, что семьи-то именно у нее и Нет!

И Старость, и немощи, и Беспомощность положения - Все, казалось, призывало ее к смерти, как к единственному примиряющему исходу, но в то же Время замешивалось и Прошлое с его властностью, довольством и простором, и Воспоминания этого прошлого так и впивались в нее, так и притягивали ее к земле. «Умереть бы!» - мелькало в ее голове, а через мгновенье то же Слово сменялось другим: «Пожить бы!».

Словно живой, метался перед ним этот паскудный Образ, а в ушах раздавалось слезно-лицемерное Пустословие Иудушки, пустословие, в котором звучала какая-то сухая, почти отвлеченная Злоба ко всему живому, не подчиняющемуся кодексу, созданному преданием лицемерия.

Уединившись с самим собой, Павел Владимирыч возненавидел Общество живых людей и создал для себя особенную, фантастическую Действительность. Это был целый глупо-героический Роман, с превращениями, исчезновениями, внезапными обогащениями...

У кого совести Нет, для того Все Законы открыты, а у кого Есть Совесть, для того и Закон закрыт.

Есть Разговоры, которые, раз начавшись, уже не прекращаются.

Как ни ничтожны такие пустяки, но из них постепенно созидается целая фантастическая Действительность, которая втягивает в себя всего Человека и совершенно парализует его Деятельность.

Утром он просыпался со светом, и Вместе с ним просыпались: Тоска, Отвращение, Ненависть.

Ибо как бы мы ни были высокоумны и даже знатны, но ежели родителей не почитаем, то оные как раз и высокоумие, и знатность нашу в Ничто обратят. Таковы Правила, кои всякий живущий в сем мире Человек затвердить должен...

Как сама Она, раз войдя в колею Жизни, почти машинально наполняла ее одним и тем же содержанием, так, по мнению ее, должны были поступать и Другие. Ей не приходило на Мысль, что самый Характер жизненного содержания изменяется сообразно с множеством условий, так или иначе сложившихся, и что наконец для одних (и в том числе для нее) Содержание это представляет нечто излюбленное, добровольно избранное, а для других - постылое и невольное.

Притупленное Воображение силилось создать какие-то образы, помертвелая Память пробовала прорваться в Область прошлого, но образы выходили разорванные, бессмысленные, а Прошлое не откликалось ни единым воспоминанием, ни горьким, ни светлым, словно между ним и настоящей минутой раз Навсегда встала плотная Стена. Перед ним Было только Настоящее в форме наглухо запертой тюрьмы, в которой бесследно потонула и идея пространства, и идея времени.

Болезненная истома сковывает ум; во всем организме, несмотря на бездеятельность, чувствуется беспричинное, невыразимое утомление; Одна только Мысль мечется, сосет и давит - и эта мысль: Гроб! гроб! гроб! Вон Эти точки, что давеча мелькали на темном фоне грязи, около деревенских гумен, - их эта мысль не гнетет, и они не погибнут под бременем уныния и истомы: они ежели и не борются прямо с небом, то, по крайней мере, барахтаются, что-то устраивают, ограждают, ухичивают.