Бездонное
Одиночество и
Печаль пронизывали его: он видел свою
Жизнь в торжественной перспективе лесной просеки и знал, что
Всегда будет печальным, посаженная в клетку этого маленького круглого черепа, заключенная в это бьющееся и потайное
Сердце, его жизнь всегда должна
Идти одинокими дорогами. Потерянный, он понимал, что
Люди всегда были чужими
Друг другу, что
Никто Никогда на самом деле не приближался к тому, чтобы знать кого-либо. Так, заключенные в темной утробе нашей матери, мы приходим в жизнь, не видя ее
Лица, так нас кладет ей на
Руки незнакомец, и так, пойманные в эту непреодолимую тюрьму бытия, мы никогда не убегаем из нее, неважно, какие руки могут обнимать нас, какой
Рот может целовать нас, какое сердце может согревать нас. Никогда, никогда, никогда, никогда, никогда.
(цитата по Ирвин Ялом. Экзистенциальная
Психотерапия.
Перевод Т. С. Драбкиной)
А когда его оставляли спать одного в комнате с закрытыми ставнями, где на
Пол ложились полоски густого солнечного света, им овладевало неизбывное одиночество и печаль: он видел свою жизнь, теряющуюся в сумрачных лесных колоннадах, и понимал, что ему
Навсегда суждена
Грусть - запертая в этом круглом маленьком черепе, заточённая в этом бьющемся укрытом от всех сердце, его жизнь была обречена бродить по пустынным дорогам. Затерянный! Он понимал, что люди вечно остаются чужими друг другу, что никто не способен по-настоящему понять другого, что, заточённые в тёмной утробе матери, мы появляемся на
Свет, не
Зная её лица, что нас вкладывают в её
Объятия чужими, и что, попав в безвыходную тюрьму существования, мы никогда уже из неё не вырвемся, чьи бы руки нас ни обнимали, чей бы рот нас ни целовал, чьё бы сердце нас ни согревало. Никогда, никогда, никогда, никогда, никогда.
(пер. Татьяна Всеволодовна Иванова, Ирина Гавриловна Гурова)
