Персонаж: Грэйс Хортон

- Любить - значит всегда задыхаться, Слышишь?! - любить и задыхаться. Любить и задыхаться.
Может, это и Есть самая сильная любовь?
Непоколебимая.

Она ослепла, заперлась в своей коробке, залезла под крышку огромного концертного фортепиано, на котором никому играть не положено, и замолчала. Она не выплывала из темноты, потому что слепым непонятно, когда текут Слёзы. Когда они застревают в горле, когда разъедают цыпки на руках и обжигают потрескавшиеся Губы тех, Кто их целует.

- Не бойся, Грэйс. Я уже не болею толком, просто меня Там зачем-то держат. Думают, я сошла с ума, раз Мой Сын умер, а я в порядке, веришь? Я Живая, - миссис Сандерс прижимает меня к себе, опускаясь на ледяной Пол. Это Она про больницы и врачей, ослепших от усталости под самый Новый Год, точно Фигурист.
- Мотылёк, Конечно же, живая. И очень Красивая.
- И замёрзнете скоро, Девочки, - Дилан тащит к нам старые Вещи, вспоминая, что дома-то Ничего не осталось. - Бабочки, Мотыльки и Писательницы. Замёрзнете.

Миссис Сандерс хихикает, плачет, а Потом усаживается у окна.
- Как ты, Мотылёк, в такой ураган? - Порываюсь я.
- А что такого? Мне так в разы легче.
- Убегать? - Порывается Тео.
- Возвращаться.

Мама у меня настоящая Пианистка. Безымянная девочка. Актриса. Мама у меня тоже Королева, только царства Призрачных мам, гуляющих под окнами, когда совсем Никого Нет. Помещающихся лишь в малюсенькой коробке из-под обуви. Или в чьих-то глазах, вечно-плачущих. Королева Призрачных мам, пустых, как зимний морозный Воздух, но тёплых, как тающий снег.
Забытых своими детьми.

Я ныряю в грязно-голубой, натягиваю на Ноги Сапоги. Зову к себе щенка и кружусь под дождём, добегая до папиного автомобиля Вместе с Бадди на руках.
- Эх ты, - шепчет папа, - я же тебе зонтик дал, а ты Всё равно вся мокрая.
Я улыбаюсь, провожу по губам кончиками шершавых пальцев, стирая персиковую воду за ушами и хлопая холодными влажными ресницами. Зонтик-то у Дилана и остался.
- А Почему шёпотом? - осторожно спрашиваю, когда папа выезжает со двора.
- Так Дождь же. С ним всегда так.

Я натягиваю на лохматую голову капюшон, пускаясь в Плавание. В Мой немой марафон, перебираю ногами до твоего крылатого дома, задыхаюсь. Всё, что остаётся после меня - огромная Пустота, тяжёлая, тянущая вниз, к земле. Или даже ниже. А всё, что до меня - прозрачное, будто ненастоящее, хотя это не так. Маме это во Мне и не нравится - не-вера, но на самом я верю, только в своё, зарытое под землю, забытое.
Я верю, а всем видится, что Нет.

Я люблю Мир тобой.

- Разве, Лучшие Друзья так убегают? - спрашиваю я, а мальчик с шоколадными глазами отворачивается. Он что, Правда не понимает, что убегая, Тебя вновь убивает? Признаёт двадцать восьмое и скрывается. - Дилан, - жалобно тяну, словно вот-вот расплачусь, хотя уже.
- Не бойся, Грэйс. Горе не исчезнет. Его ещё так много будет, что и наглотаешься и надышишься, насмотришься, наслышишься.
Горе не исчезнет.

Снег заметает Облака, Небо становится белоснежным-белоснежным, висит над нами, как купол, защищает. Люди перемигиваются светом в окнах, создают неприступную Крепость, моргают. Раз, два, а Всё уже совсем другое.

Мир гудит в тишине, словно шепчет, как мама, ласково, не жалея слов. У него свои ночники - Люди, он их сердца то зажигает, то тушит, когда они ему надоедают. Не-любит Тихо, хотя я знаю, что наоборот, тихо Надо Любить, таить в себе, никому не рассказывая, возрождаясь у Тебя внутри, и плакать разве что от счастья или от мороза.

- Люди думают, что Молчание - это Слёзы, но я не верю, - бегу в сторону своего дома, топчу белоснежный Снег и ломаю тонкий Лёд. - Молчание - это мы сами. Слышишь?
Ну, ответь же. Пожалуйста.
- Слышу.
Как Хорошо. Ты снова здесь. Теперь я вновь могу улыбаться и жить.
Я кружусь под снежным дождём, смахивая со своих кудряшек эту зиму. Ты Тихо подпеваешь Мне, кружишься Рядом.
- А ещё что слышишь?
- Только Тебя.
- Как же?
- Ты сама говорила, что Ангелы не чувствует ветра, солнца и льдинок. И слышат, на самом деле, только Голоса любимых, - вот как.
- Так ты всё-таки ангел?
- Всё-таки, - ты шаркаешь ногой, и мою руку в свою ладонь. А я улыбаюсь, плача и шатаясь в Разные стороны. - Так бывает, понимаешь, моя девочка? Хочешь отпустить своих бабочек в Космос Вместе с желаниями, но не можешь. Больно, страшно, Трудно. И они либо кап-кап в мокрый снег, либо растворяются в воздухе.
- Не убивай моих мотыльков.
- Извини. Молчание - это не только мы.
- Но что же ещё? - Твои глаза-стёклышки тоже в узорах. Я наклоняю голову вбок и читаю тебя в миллионный раз.
- Смерть, - не верю.

- Наверное, Все так не любят Осень лишь потому, что Она напоминает всем их же самих. Догорающих в этом мире, таком быстром и зыбком. Или потому, что среди всего такого яркого они чувствуют пустоту внутри.
- А Зима?
- А Новый Год уже, - совсем забыла.
Его Надо будет сначала отыскать в твоих ботинках, карманах тёмно-серого пальто и в маминых таблетках. Он точно где-то Там затерялся, лежит, грустит, плачет, будто и у него кто-то умер. А это он сам умирает.
Наступает.
- Это Мой любимый праздник, - признаюсь я, открывая Окно, высовывая голову в снежинки-снежные-моря и зажмуриваясь, как тогда, когда ты со мной разговаривал.
- И мой, - подхватывает мой друг, шмыгает носом, сжимаясь. Часто-часто моргает, сбавляя скорость.
Ветер заплетает мои Волосы и вены на запястьях в тугие узлы, а я молчу. Провожаю глазами Облака снежные, ледяные, Больше не сахарные. Смотрю на Мир из-под опущенных ресниц, взметаюсь свитерами и страхами.

Наши Голоса будто пропадают, и мы Все читаем по губам тишину. Она не такая, какой её себе представляют, не незаметная, не Тихая, хрупкая и одинокая. Она такая громкая, падающая вниз, словно молния, ударяющая сразу всех. сильнее всего тех - Кто хранит морскую Соль на своих щеках.