Книга: Полное собрание сочинений. Том 49. Записки христианина, дневники и записные книжки 1881–1887

Пошел гулять. На горке сидят бабы, Старики и ребята с лопатами. Человек 100. Выгнали чинить дорогу. Молодой мужик с бородой бурой с рыжиной, как ордынская Овца. На Мой Вопрос: Зачем? «Нельзя, начальству повиноваться Надо. Нынче не праздник. И так бога забыли, в Церковь не ходят». - Враждебно. И два принципа - начальству повиноваться, в церковь ходить. И он страшен.

Вчера Разговор с Вас[илием] Ив[ановичем] о Самарской Жизни. Семья это Плоть. Бросить семью - это 2-ое Искушение - убить себя. Семья - одно Тело. Но не поддавайся 3-му искушению - служи не семье, но един[ому] Богу. Семья указатель того места на экономической лестнице, кот[орое] должен занимать Человек. - Она плоть; как для слабого желудка нужна легкая Пища, так для слабой, избалованной семьи нужно - Больше, чем для привычной к лишениям.

27 Ап. Вологодской юнош, больной, с образками и просвиркой. Предлагает купить.

Пьяный мужик затесывал вязок, разрубил Нос. Лечили в больнице 22 дня, залежал 5 р. 50 к. Не мог отдать. «Пойдем в полицейское Управление». - Пошел, ввели в комнату, заперли: «Когда принесешь, тогда выпустим».

Надежда Женщина мелкая, складная и миловидная, когда Она порожня. Несмотря на то, что всегда я видал ее в грязной черной рубахе и в одной и той же отрепанной кубовой куртушечке, она, когда порожня, не жалка, а баба как баба, но на брюхатую на нее жалко Смотреть. Брюхо у нее большое, и видно, что она самка хорошая. Она ходит легко, бережет свое брюхо. Всё питанье, Все Силы организма идут, очевидно, туда, в брюхо, зато уж всё остальное платится за это. Особенно Лицо. Лицо худое, вытянутое, с морщинами продольными около рта и желтое, как мокрый Песок. В губах тоже что-то необыкновенное, как будто Губы усохли, а Зубы выросли, как у белки, длинные, острые, узкие. Что-то смертно-страшное и жалкое Было и Прежде. Но теперь и глаз Нет. Глаза мутны, глядят и не видят.

В нынешний[22] Год он шутит также, но видно, что Нужда подъела его, что только ухватка держит его. Он трещит. Он знает, что он слаб, и боится, как бы не ослабеть.
- Ну что, как ты живешь? - спросил я, когда вышел на крыльцо.
- Да Плохо, Лев Николаич.
Я нынче зимою часто видал Костентина и знал, что он доел свой Хлеб до рожества и пробивался кусочками, к[оторые] он скупал, когда были Деньги, у нищих, знал, что и корм скотине от дождей осенних и от мышей, переевших у нас всю солому, дошел у него на 2-й неделе, и он бился из корму, занимая и покупая, чтобы прокормить корову, лошадь и двух овченок, знал и то, что ему, как и многим одиноким мужикам, в нынешнюю зиму Было хуже всего то, что пешей работы не было. Лошадь без корма еле жива, не возит, а пешей работы не было. Если и Есть какая, то Надо Далеко от дома уйти, а дома некому скотину кормить, Снег отгребать. Я знал это и на днях, видел, что на шоссе бьют Камень. Одного из таких же одиноких бедняков, Чирюкина, я Вчера видел на ка Мне. Он тоже безлошадный, зиму сидел без Дела, и как только открылась Работа, взялся за нее. Я вчера видел его, как он сумерками уже по воде шел домой с камня. Он шел веселый. Все-таки кончилась Скука - сидеть без дела. Обгоняет он на камне, смотря какой попадет камень, от 30 до 40 копеек, работая без отдыха с утра до вечера. Дома у него с старухой 5 душ. Своего хлеба давно Нет. Картошек нет. Коровы нет. Последнее Молоко, то, которое было в грудях Жены Чирюкина, увезли в Харьков в кормилицы сыну Т[оварища] П[рокурора] С[удебной] П[алаты]. Благодаря тому, что продали это молоко Т[оварищу] П[рокурора] С[удебной] П[алаты] и променяли на хлеб, Семья еще жива. А то, если бы 5-ти душам дать вволю хлеба, то они съедят 121/2 ф[унтов]. 121/2 ф[унтов] стоят 40 копеек. Стало быть, теперь он не заработает на хлеб; что ж бы было, когда не б[ыло] работы? Но он все-таки идет домой веселый, все-таки делает Всё, что можно Делать, чтоб кормиться. Я спрашивал у мужиков вчера: весь ли роздан камень. Мне сказали, что выкрещен[ный] жид, который занимается этим делом от земства, не весь еще роздал. И потому вчера еще я подумал о Костентине и, по старой нигилистической привычке Мысли, в душе попрекнул Кост[ентина], что он не работает на камне. И теперь, когда он сказал, что плохо, подумал, что Дело в недостатке хлеба, и сказал ему: а что я узнал, камень не весь роздан, что ты не пойдешь?
[23] - Куда я пойду? Мне уж не то от скотины, от бабы нельзя отойти. С часу на Час ходит. Да и вдобавок того ослепла.
[24] - Как ослепла?
[25] - А Бог ее знает. Вовсе не видит. На двор вывожу.[26]
Я молчал.
[27] - Вдобавок того лошадь последняя околела.
[28] - Что ты, когда?
[29] - Да вот третьего дня ободрал.[30] Он шутливо перекосил Рот. Но с тех пор, как он раз при мне упустил Слезы, я уж знал, что значит эта Шутка - надо шутить. Если не шутить, то надо или красть, или повеситься, или раскиснуть и реветь, как баба, говорил его Взгляд, - а тошно.

По дороге лесом я объезжал воза с сеном. Мужики везли на мое гумно скошенное, высушенное и собранное ими сено. И им не только не казалось странно отвезти ко Мне и уложить Хорошо мне в стога половину того сена, которое] вырастил Бог и за которым они с своими бабами и с недоедающими детьми от зари до зари потели дней 15; но они даже с особенной радостью везли это сено, Зная, что после этого им можно будет свезти и свое. И, судя по выражению их лиц и по тому, как они здоровались со мной, видно Было, что им нисколько не противно Смотреть на мою гладкую, сытую лошадь и на мое толстое брюхо, но что они даже с удовольствием встречают меня. И мне тогда было это не стыдно, а от их добродушных приветов стало весело.

Если я хочу описывать, как дама Одна полюбила одного офицера, это я могу; если я хочу писать о величии России и воспевать войны, я очень могу; если я хочу доказывать Необходимость народности, православия и самодержавия, я очень и очень могу. Если хочу доказывать то, что Человек Есть животное и что кроме того,
что он ощущает, в Жизни Ничего Нет, я могу; если хочу Говорить о духе, начале, основах, об объекте и субъекте, о синтезе, о силе и материи, и, в особенности, так, чтобы Никто ничего не мог понять, я могу. Но этой Книги, в которой я рассказывал, что я пережил и передумал, я никак не могу и Думать печатать в России, как Мне сказал Один опытный и Умный старый редактор журнала.