Книга: Момент истины. В августе сорок четвертого

Только просветите. Не дайте помереть дурой!

Как бы худо ни шло Дело, <...> Никогда не подавай виду. Особенно посторонним. Держись бодро-весело. Тебе волком выть Хочется, а ты: ля-ля, ля-ля - мол, Жизнь прекрасна и удивительна!

Жизнь - чертовски капризная штука. Изредка Она улыбается, но чаще поворачивается задом и показывает свой Характер. Как ни странно, в этот День она нам улыбнулась.

Я видел ее через неделю на следствии: абсолютно осмысленный, холодный Взгляд, поджатые Губы, гордая осанка, во всем облике - Презрение и Ненависть. Она категорически отказалась отвечать на Вопросы, молчала до самого конца, однако, уличенная показаниями радиста и вещественными доказательствами, была осуждена и расстреляна.
Женщина, помешавшаяся после гибели на фронте двух сыновей, - это была отличная оригинальная маска с использованием и эксплуатацией великого, присущего всем нормальным людям Чувства - Любви к матери. "Ивашева" действовала на узловых станциях в наших оперативных тылах ровно четыре недели. Страшно даже подумать, сколькими жизнями заплатила Армия за этот месяц ее шпионской деятельности...

О появлении Егорова на передовой в генеральской форме не могло быть и речи. Чтобы не привлекать внимания, он еще по дороге в машине надел на эту самую гимнастерку даже не капитанские, как предлагал Алехин, а лейтенантские погоны своего адъютанта и затем в Течение суток исправно играл Роль младшего офицера: строго по уставу отвечал всем, Кто был "старше" его по званию, таскал за Таманцевым вещмешок с дисками от пулемета и продуктами, проворно вставал, когда к нему обращался Алехин или Командир батальона, на участке которого должны были тропить в ту Ночь немецкие агенты - два действующих и Один Бывший. Таманцев же так вошел в Образ, что покрикивал на генерала как на подчиненного.
Все тогда получилось как нельзя Лучше, в памяти же Алехина остался маленький курьезный эпизод. Вечером командир батальона, совсем юный капитан, когда Егоров вышел из блиндажа, с язвительной улыбкой заметил:
- Такой молодой - всего пятьдесят лет! - и уже лейтенант! Что же с ним будет к шестидесяти?.. Наверняка старшего получит!..

- Что?.. Москва шутить не станет... - мрачно сказал Таманцев. - Каждому поставят по клизме... На полведра скипидара с патефонными иголками, - уточнил он.

И тут меня как в голову ударило - ведь Мне сегодня двадцать пять лет!
Веселенький День рождения, нечего сказать... Сидишь в пыли на верхотуре, блохи Тебя жрут, как бобика, а тебе и покусать в охотку нечего. И не зря ли сидишь, вот главное...
Да, четверть века - не Семечки, можно сказать, половина Жизни. Тут Время и бабки подбить - Кто ты Есть и чего стоишь?..
Говорят, Люди обычно довольны собой, но недовольны своим положением. А у меня наоборот. Мне нравится мое Дело и Должность вполне устраивает. И Риск по душе: тут кто кого упредил, тот и жив... Ценят меня, и наград не меньше, чем у офицера на передовой, чего же мне не хватает, чего?!
Сам понимаю: чердак слабо мебелирован - извилины мелковаты... Культуры не хватает, знаний кое-каких... Что ж, как говорит Эн Фэ, это дело наживное...

В который уж раз Мне снилась Мать.
Я не знал, где ее могила и вообще похоронена ли Она по-человечески. Фотографии ее у меня не Было, и наяву я почему-то никак не мог представить ее себе отчетливо. Во сне же она являлась мне довольно часто, я видел ее явственно, со всеми морщинками и крохотным шрамом на верхней губе. Более всего мне хотелось, чтобы она улыбнулась, но она только плакала. Маленькая, худенькая, беспомощно всхлипывая, вытирала Слезы платком и снова плакала. Совсем как в порту, когда еще мальчишкой, салагой я уходил надолго в Плавание, или в Последний раз на вокзале, перед войной, когда, отгуляв Отпуск, я возвращался на границу.
От нашей хибары в Новороссийске не уцелело и фундамента, от матери - страшно подумать - не осталось ни Могилы, ни фотокарточки, Ничего... Жизнь у нее была безрадостная, одинокая, и со мной она хлебнула... Как я теперь ее жалел и как мне ее не хватало...
Со снами мне чертовски не везло. Мать, выматывая из меня душу, непременно плакала, а Лешку Басоса - он снился мне последние недели не раз - обязательно пытали. Его истязали у меня на глазах, я видел и не мог ничего поделать, даже пальцем пошевелить не мог, будто был парализован или вообще не существовал.
Мать и Лешка представлялись мне отчетливо, а вот тех, Кто его мучал, я, как ни старался, не мог разглядеть: одни расплывчатые фигуры, словно без лиц и в неопределенном обмундировании. Сколько ни напрягаешься, а зацепиться не за что: ни словесного портрета, ни примет и вообще ничего отчетливого, конкретного... Тяжелые, кошмарные это сны - просыпаешься измученный, будто Тебя выпотрошили.

- Голова номер Один, - не раз говорил о Полякове Таманцев. - Если и не Бог, то, несомненно, его заместитель по розыску!

Про Трупы я, понятно, и Слова не сказал. А Лозунг тогда, промежду прочим, везде был, да и Команда нам: "Уничтожай немецких шпионов и диверсантов!" Сколько мы их перестреляли... Пока не поумнели. А теперь вот попробуй хоть одного взять неживым, да с Тебя три шкуры снимут и в личное Дело подошьют.
Просвещая Фомченко и Лужнова, я, чтобы они не отвлекались, одновременно продолжал наблюдать. Я говорил, то и дело поглядывая в Окно, а они смотрели Мне в Рот глазами девять на двенадцать.

Я отметил, что одета Юлия бедно и Лицо у нее нерадостное, но даже издалека можно Было без труда разглядеть, что Она Красивая, складненькая и богата женственностью или еще чем-то, как это Там называется, из-за чего Женщины нравятся мужчинам.
Ее дочка - занятная пацаночка, веселая и очень подвижная - играла возле дверей хатенки, что-то распевала и ежеминутно почесывалась, что, впрочем, ничуть не портило ей настроения. Уж Если блохи жрали нас здесь, на чердаке, представляю, как они свирепствовали там: в хатах с земляными полами их обычно полным-полно.