Книга: На солнечной стороне улицы

Ведь любая Судьба к посторонним людям - чем повернута? Конспектом. Оглавлением... В иную заглянешь и отшатнешься испуганно: кому Охота лезть голыми руками в электрическую проводку этой высоковольтной Жизни?

Бог дал человеку Все, кроме времени.

В пустой квартире тоже Есть своя Эстетика. Ожидание новой Жизни.

Кажется, мама была очень довольна, что я не пропустила урока. Наверное, Она была Права в чем-то существенно важном. Например в том, что ребенку следует прививать Чувство ответственности.
Пропади оно Все пропадом... Я прожила большую Часть Жизни, послушайте. Ни за что и Никогда не заставляйте детей преодолевать препоны этого проклятого мира. В метельный Вечер пусть они сидят дома. И тогда, милосердный Господь, Есть Надежда, что все они останутся живы.

Детское Одиночество - я говорю о чувстве - может сравниться только со старческим. Самый любимый Ребенок в семье, как и обласканный всеми детьми и внуками дед, независимо от обстоятельств, может чуять этот космический Холод еще - уже близкой бездны. Одни еще недалеко ушли, Другие подбираются Все Ближе.

Ее Внешность вошла в прекрасную пору абсолютной, исчерпывающей полноты образа, когда Лицо выражает Покой и свободу от смятений молодости, от Стремления непременно успеть и обязательно настигнуть... То золотое сечение возраста, краткий Миг благоденствия, когда ты в ладу со временем, собственным телом и собственным лицом...

... Люди, с которыми мы расстаемся в юности, продолжают оставаться для нас новенькими, только что отнятыми, и подсознательно мы никак не готовы смириться с их подержанным видом, когда вдруг встречаем сорок лет спустя...

…Когда я сильно устаю, я вспоминаю вязкий мед ташкентского солнца… Керамический Блеск виноградных листьев, тяжелые брусы янтарных, слёзных на срезе, сушеных дынь, светящуюся изнутри золотую Плоть абрикосов, сладкую истому черной виноградной кисти с желтыми крапинами роящихся ос.
Из дому Надо выходить с запасом тепла… - Мне до сих пор Тепло, благодарение Создателю.
Солнечное свечение дня… Солнечная, безлюдная сторона улицы… Карагачи, платаны, тополя - в лавине солнечного света.
Мне до сих пор тепло.

А неподалеку отсюда жил композитор Козловский, тот, что подобрал раненого аиста в своем саду и вылечил его. Тот Больше не мог летать, но целыми днями много лет разгуливал по двору и саду… А когда композитор умер, Аист, как траурный часовой, три дня простоял в изголовье гроба, на одной ноге…

И в этот Миг раздался телефонный звонок…
Ни Кто не мог звонить ей в этот Час. Дитер уже звонил Накануне вечером, сухо осведомился - как Она долетела, была ли в галерее и не успела ли за двадцать минут Встречи испортить Отношения с куратором…
Но Телефон Все звонил… И она сняла трубку.
- Hello?… Yes?…
В Ответ молчали… Но это Молчание почему-то не позволяло прервать Связь, словно по подвесному мосту к ней шел кто-то близкий, кто вот-вот достигнет этого края, проявится голосом, улыбкой…
- Yes? Hello? Who is it?
Молчание… Но к ней шли, она знала это, чувствовала… Ее искали где-то Там, пытались дотянуться… Тогда она Тихо проговорила по-русски:
- Это я… Я здесь… слушаю тебя…
И захлебнувшись, на том конце оборвалась связь, раздались короткие гудки…
Но все это Было уже неважно!… Ей вдруг полегчало, ушло наваждение…

Сократус! Твоя, исполненная дворового блеска, Жизнь ловеласа и сибарита оборвалась два Года спустя тем же способом, каким Она оборвалась у твоего знаменитого тезки - ты был отравлен, но не цикутой, а, скорее всего, какой-нибудь коммунальной отравой, какую рассыпали Убийцы из санэпидемстанции по всем помойкам и подворотням… С тех пор ты обрел Бессмертие в картинах хозяйки, появляясь в них ненароком, на задних планах, под ногами людей, на стульях и диванах, оседлав какую-нибудь кошечку - Все такой же: преисполненный Достоинства, с платиновыми зализами на боках, с пушистыми бакенбардами инспектора по особо важным делам, - о, Сократус, Сократус!…