Книга: Песни Мальдорора. Страница 2

Не сетуй на меня, читатель, коль скоро моя Проза не пришлась тебе по вкусу. Признай за моими идеями, по крайней мере, Оригинальность.

Я тоже силюсь подбодрить его, говорю, что он еще совсем юн, а Юность - золотая Пора, юность подобна королеве, чьи дни протекают в чудесных дворцах средь беззаботных наслаждений, но Марио видит, с каким трудом мои поблекшие уста выдавливают эту Ложь, он знает: моя собственная юность, унылая, холодная, прошла, как безотрадный Сон, и всюду: на пирах и на атласном ложе усталой жрицы сладострастья, что куплена за горсть монет, - Мне Было уготовано Все то же: горький хмель разочарования, постыдные Морщины ранней старости, Отчаяние одиночества и обжигающие угли боли.

Я помню, как Однажды, глядя на меня остекленевшими глазами, матушка сказала: "Когда услышишь, лежа в постели, лай псов поблизости, накройся поплотнее одеялом и не смейся над их безумьем, ибо ими владеет неизбывная Тоска по вечности, тоска, которою томимы Все: и ты, и я, и все унылые и худосочные жители земли". Но это Зрелище возвышает душу, и я позволяю тебе Смотреть на него из окна.

Едва появившись на Свет, я поклялся в вечной ненависти к людям. Ибо они ненавидят меня! Скорее перевернется Мир, скорее горные кряжи сдвинутся с места и лебедями поплывут по лону вод, чем я оскверню себя прикосновеньем к человеческой руке. Горе тому, Кто Мне ее протянет! И ты, дитя, Увы, не ангел, а человеческая дщерь, и рано или Поздно станешь такою же, как Все. А потому держись подальше от моих хищно сощуренных сумрачных глаз. Ведь я могу, не ровен Час, поддаться искушенью, схватить твои Руки и скрутить их, как прачка скручивает Белье, или разломать на куски, так что Кости затрещат, словно сухие сучья, и заставить Тебя разжевать и проглотить Эти куски. Могу обхватить ладонями твое Лицо, как будто бы лаская, и вдруг железными ногтями продавить твой хрупкий череп, зарыться пальцами в нежнейший детский Мозг и смазать этою целительною мазью свои воспаленные вечной бессонницей Глаза, Или сшить твои веки тонкой иглою, так что мир для тебя погрузится во тьму и ты не сможешь ступить ни шагу без поводыря - и уж не я им буду!

Пусть свободная Воля - лишь слабая былинка, но Она постоит за себя, она объявляет бесстрашно и твёрдо, что Никогда не примет в число своих чад тупое забытье, ибо спящий слабее оскопленного самца. Бессонница истощает Плоть, сокращает Путь к могиле, так что уже и ныне я ощущаю Запах кладбищенских кипарисов, - пусть так, но Всё равно, пресветлый Лабиринт моего сознания ни за что не выдаст своих святынь глазам Творца.

Но даже наилучшие Порывы, обращенные к благороднейшей Цели, обречены на неудачу, когда столкнуться с разрушительной стихией душевного расстройства.

Так в Час, когда весь Город готовится к веселому ночному бдению, Улица Вивиен внезапно цепенеет. Жизнь замирает на ней, как в Сердце, покинутом любовью.

Но на сей раз я, ниспровергатель добродетелей, стану заступником Человека, - я, тот самый Мальдорор, Кто Однажды, в достопамятный для Творца День, низверг небесные анналы, оскверненные гнусною ложью о мнимом Его всесилии и бессмертии; кто впился ему в подмышки своими щупальцами о четырехстах присосках, так что он зашелся страшным криком. Вылетая из уст его, крики Эти превращались в гадюк, и полчища гадючьи падали на землю и хоронились кто где: под колючими кустами, под замшелыми камнями, чтобы днем и ночью стеречь добычу. Вопли воплотились в гадов, чешуйчатые плети переплелись, змеи с расплющенными головками и злобными глазками поклялись погубить Невинность, сжить ее со свету, и отныне не дают ей ступить ни шагу; лишь только забредет Она в песчаные дюны, каменные Руины, заброшенный Сад, как спешит скорее повернуть вспять. И Хорошо, коли это ей удается, иной же раз не успеет невинный Человек отойти от опасного места, как чувствует, что яд от крошечного, незаметного укуса на ноге уже коварно проник в его Кровь.

Свидетельствую: в нашем мире Нет Ничего, над чем пристало бы смеяться. Все, что в нем Есть нелепого, возвышенно по сути.

... ведь удалось же пересадить живой крысе хвост от дохлой. Вот и ты постарайся пересадить в свою голову разнообразные плоды моего мертворожденного ума. Ну же, будь благоразумен!

…когда грозовыми ночами я, одинокий, как валун посреди большой дороги, с горящими глазами и развевающимися на ветру волосами, приближаюсь к жилищам людей, то закрываю ужасное свое Лицо бархатным платком, черным, как сажа в трубе, дабы чьи-нибудь Глаза не узрели уродства, которым с ухмылкой торжествующей ненависти заклеймил меня Всевышний. По утрам, когда показывается око вселенной, на целый Мир отверстое с любовью, лишь Мне отрады Нет; забившись в глубину своей излюбленной пещеры, спиною к свету, не отрывая глаз от темных недр, я упиваюсь отчаянием, словно терпким вином, и
что Есть Силы раздираю собственную Грудь. Но нет, я не безумен! Нет, я не единственный Страдалец! Нет, я Все еще дышу! Бывает, смертник перед казнью ощупывает шею и поводит головою, представляя, что с ней станет Там, на эшафоте, так же и я, попирая ногами соломенное ложе, стою и часами, круг за кругом, верчу головой, а Смерть все не идет. В минуту передышки, когда, устав вращать головой все в одну и ту же сторону, я останавливаюсь, чтобы начать вновь - в другую, я успеваю через щели густо сплетенных ветвей взглянуть на волю - и Ничего не вижу! Ничего... лишь круговерть полей, деревьев и четки птичьих стай, перечеркнувших Небо. Мутится Кровь, мутится Разум... И чья-то беспощадная десница все бьет и бьет по голове, как тяжким молотом по наковальне.

У Тебя не просто человечье Лицо, твое лицо печально, как Мир, и заманчиво, как Самоубийство.

Я допускаю, что на свете Есть болезни пострашнее, чем воспаленье глаз, утомленных непрерывным бдением, долгими часами, проведенными в попытках разгадать непостижимую человеческую душу, даже наверное, есть, и Все же Мне такой Пока не встретилось!

Каждый раз, когда Ночь сулит всем людям негу и Покой, Один небезызвестный Мне смертный вышагивает под открытым небом. Я опасаюсь одного: как бы не сломила моего упорства Старость. Что ж, пусть настанет тот роковой День, когда я засну! Но лишь только проснусь, бритва не замедлит впиться в мое горло и тем докажет, что уж она-то - самая доподлинная явь.