Персонаж: Василий Николаевич Лопатин

Он смотрел на неё и, кажется, начинал понимать, чего Она хотела. Когда-то Раньше она хотела, чтобы он был виноват в том, что она ушла от него к другому человеку. Теперь она хотела, чтобы он был виноват в том, что она возвращается к этому человеку. Вот и Всё! Она хотела, чтобы она была опять Права, а он опять не прав. И хотя он старался подавить в себе это Чувство, ему Было жаль её. Человек, который всю Жизнь всегда и во всем считает виноватым не себя, а других, по-своему тоже несчастлив.

Возвращаясь, он ещё чувствовал на себе этот сочувственный Взгляд. Всего-навсего Первый из многих. Наверное, и Другие будут считать, что такие немолодые и некрасивые не оставляют женщин. Что Женщины уходят от них сами. <...> Его, тогдашнего, уже не будет - ни для какой другой женщины. Теперь будет только он теперешний, немолодой и не по адресу истративший свои душевные Силы. И поэтому не верящий в ту Часть себя, которая не Война и не Работа. <...> ... со скорбным лицом и сплетенными за спиной руками стала Говорить Разные Глупости, выношенные заранее, в дороге. В сущности, это Было длинное предисловие к просьбе отпустить её с богом. И оно имело какой-то Смысл Раньше, перед этим, а не теперь, когда он уже отпустил её. Но ей было жаль оставлять при себе Все Эти заранее приготовленные и теперь уже бессмысленные Слова. А он слушал и думал: « Нет, Она ехала сюда в поезде всё-таки не вдвоём, а Одна - чтоб прорепетировать всю эту околесицу, нужно было Время и Одиночество». Она говорила о себе, всегда понимавшей его. И о нём, Никогда её не понимавшем. О своих жертвах, принесенных ради него. О том, как она Рядом с ним постепенно перестала быть самою собой и как только теперь, без него, снова чувствует себя человеком.

- Ты догадываешься, Зачем я приехала? - спросила Она, подняв на него Глаза. Она была Все так же красива, и этого по-прежнему нельзя Было не заметить.
- Нет, не догадываюсь, - сказал он.
Это была Правда. Всю свою Жизнь с нею он почти Никогда не мог догадаться, что ей придет в голову в следующую минуту.
- Я пришла просить, чтобы ты снял с меня Грех и отпустил меня, - не дождавшись ответа, сказала она. - Я должна выйти замуж за Евгения Алексеевича.
Сказала «пришла», а не «приехала», - наверное, заранее обдумала. Грешницы не приезжают, а приходят. Он еще раз посмотрел на неё, на её изящно и Грустно изогнувшееся на стуле знакомое Тело, и удержался от грубости, не сказал: «Ну что ж, раз должна - так и выходи!» Промолчал. В конце концов, при чем тут она? Во всем виновата не она, а вот это её тело, которое он целых пятнадцать лет любил рассудку вопреки. «И не мог оторваться от него, не мог отлипнуть», - с презрением к собственной Слабости подумал он о себе. Она смотрела на него, а он молчал. Ей казалось, что он злится или, как она мысленно привыкла Выражаться, «закусывает удила», он, наоборот, смягчился, удивленный мыслью о собственной вине. Раньше раздраженно привык считать её виноватой в том, что в нужном ему теле жила ненужная ему Душа, равнодушная к тому, чем он жил и что делал, занятая только собой, да и собой-то - по-глупому.

- Господи! Господи... Ты сам, ты сам, ты сам виноват! Сам, сам во всём виноват. Ты виноват сам! Ты сам виноват.
- Как тебе не стыдно, Ксения!
- Мне не стыдно! Ты Все Время занимался только своей писаниной. Над тобой смеялись. Ты ненавидел моих Друзей, а я старела, я старела!
- Что-то я отвык от всего этого, Ксюша!

И давайте, братцы, так: я не потерпевший, вы не ответчики. И на этом будем стоять, сидеть и водку пить. Если Она у вас имеется.