Книга: Циники. Страница 3

Если верить почтенному английскому дипломату, Иван Грозный пытался научить моих предков улыбаться. Для этого он приказывал во Время прогулок или проездов "рубить головы тем, которые попадались ему навстречу если их Лица ему не нравились".
Но даже такие решительные меры не привели ни, к чему. У нас остались мрачные характеры.

- Владимир, верите ли вы во что-нибудь?
- Кажется, Нет.
- Глупо. Самоед, который молится на обрубок пня, умнее вас...
Она закурила новую папиросу. Какую по счету?
- ... и меня.
Она ест Дым большими, мужскими глотками:
- Во что угодно, но только верить!
И совсем Тихо:
- Иначе...

Меня Никто не убедит, что в гениальной симфонии Больше содержания, чем в гениальном салате.

Докучаев не верит в Существование «не берущих». Все берут! Вопрос только - чем. Он издевается над такими словами, как Дружба, услуга, Любезность, Помощь, Благодарность, Отзывчивость, Беспокойство, Внимательность, предупредительность. На его языке это все называется одним словом: взятка.
Докучаев - страшный Человек.

Всякая Вера приедается, как рубленые котлеты или суп с вермишелью. Время от времени ее нужно менять: Пеpун, Христос, Социализм.

Мне пpиходит в голову Мысль, что Люди pодятся счастливыми или несчастливыми точно так же, как длинноногими или коpотконогими.

В этой стране Ничего не поймешь: Грозного прощает и растерзывает Отpепьева; семьсот лет ведет неудачные войны и покоряет народов Больше, чем Римская Империя; не умеет Делать каких-то "фузей" и воздвигает на болоте Город, прекраснейший в мире.

Вон на той полочке стоит моя любимая Чашка. Я пью из нее Кофе с наслаждением. Ее вместимость три четверти стакана. Ровно столько, сколько требует Мой Желудок в десять часов утра.
Кроме того, меня радует мягкая яйцеобразная Форма чашки и расцветка фарфора. Удивительные тона! Я вижу блягиль, медянку, яpь и бокан винецейский.
Мне приятно держать эту чашку в руках, касаться губами ее позолоченных краев. Какие пропорции! Было бы преступлением увеличить или уменьшить толстоту фарфора на листик папиросной бумаги.
Конечно, я пью кофе Иногда и из других чашек. Даже из стакана. Если меня водворят в тюрьму как "прихвостня буржуазии", я буду цедить жиденькую передачу из вонючей, чищенной кирпичом жестяной кружки.
Точно так же, если бы Ольга уехала от меня на три или четыре месяца, я бы, Наверно, пришел в Кровать к Маpфуше.
Но разве это меняет Дело по существу? Разве перестает ЧАШКА быть для меня единственной в мире?

Я не верю в Любовь к "сорока тысячам братьев". Кто любит всех, тот не любит Никого. Кто ко всем Хорошо относится, тот ни к кому не относится хорошо.

- Ольга, я прошу вашей Руки.
- Это очень кстати, Владимир. Нынче утром я узнала, что в нашем доме не будет всю зиму действовать центральное отопление. Если бы не ваше Предложение, я бы непременно в декабре превратилась в ледяную сосульку. Вы представляете себе, спать одной в кpоватище, на которой можно играть в Хоккей?
- Итак...
- Я Согласна.

Мне Больше не нужно спрашивать себя: "Люблю ли я Ольгу?"
Если Мужчина сегодня для своей возлюбленной мажет вазелином Черный клистирный наконечник, а назавтра замирает с охапкой роз у электрического звонка ее двери - ему незачем задавать себе глупых вопросов.
Любовь, которую не удушила резиновая кишка от клизмы, - бессмертна.

Ольга про эсеров неплохо сказала: "они похожи на нашего Гогу - будто тоже не кончили гимназию".

Если в России когда-нибудь будет Бонапарт, то он, Конечно, вырастет из постового милиционера. Это совершенно в духе моего отечества.

Мы проходим под веселыми - в пеструю клетку - куполами Василия Блаженного. Я восторгаюсь выдумкой Бармы и Постника: не Каждому взбредет на ум поставить на голову среди Москвы итальянского арлекина.