Остановившись на Дворцовой площади, Соловьев спросил себя, в какой степени является вымыслом собственно История. На главной площади империи такой Вопрос казался вполне естественным.
Ручки с обеих сторон двери соединяла плотного материала тряпка. Тряпки привязывала Бабушка, чтобы двери не открывались сквозняком. Под колченогие столы подкладывала картонки. Трещины на стеклах заклеивала газетными полосками. Это была изобретательность старости. Находчивость бессилия. Общего бессилия что-либо в Жизни изменить.
Вендетта у русских людей прекращается так же внезапно и немотивированно, как началась. Вражда глохнет в цепи малоинтересных событий, как глохнет Эхо в знойном крымском сосняке, как глохнут в бурьянах Могилы на отечественных кладбищах.
<...> историки в большинстве своем - пессимисты, поскольку имеют Дело преимущественно с покойниками. История - Наука о мертвых, неожиданно заключал свое эссе русский профессор, в ней очень мало места для живых.
<...> во всяком подобии Есть свой Смысл: оно открывает иное измерение, намекает на истинную перспективу, без которой Взгляд непременно уперся бы в стену.
- Значит ли это, - спрашивает генерал, - что основной причиной смерти Человека является его Жизнь?
Аптекарь Кологривов садится на стул и спокойно смотрит на генерала.
- Можно, ваше высокопревосходительство, сказать и так.
- В этом возрасте я вдруг осознал, что тоже умру, - говорит генерал. - Это БылоВремя первых ночных поллюций.
- Бессмертие уходит Вместе с невинностью, - аптекарь вновь переводит указку с плаката Подросток на плакат Ребенок. - Дети не Верят в то, что умрут.
<...> многолетние Занятия историей откроют Мне: Человечество не имеет Цели, Цель имеет только Человек. Им одним, говоря всерьез, и стоит заниматься. Во всем, что шире Человека, Есть какая-то ненадежность.