Молчаливый и прозябший, он вернулся в ярко освещенный дом Лефорта. Играла музыка на хорах танц-зала. Пестрые платья, лица, свечи — удваивались в зеркалах. Сквозь теплую дымку Петр сейчас же увидел русоволосую Анну Монс. Девушка сидела у стены, — задумчивое лицо, опущены голые плечи.
В эту минуту музыка, — медленный танец, — протянула с хор медные трубы и пела ему об Анхен, об ее розовом пышном платье, о невинных руках, лежавших на коленях... Почему, почему неистовой печалью разрывалось его сердце? Будто сам он по шею закопан в землю и сквозь вьюгу зовет из невозможной дали любовь свою...
Глаза Анны дрогнули, увидели его в дверях раньше всех. Поднялась и полетела по вощеному полу... И музыка уже весело пела о доброй Германии, где перед чистыми, чистыми окошечками цветет розовый миндаль, добрые папаша и мамаша с добренькими улыбками глядят на Ганса и Гретель, стоящих под сим миндалем, что означает — любовь навек, а когда их солнце склонится за ночную синеву, — с покойным вздохом оба отойдут в могилу... Ах, невозможная даль!..
Петр обхватил теплую под розовым шелком Анхен и танцовал молча и так долго, что музыканты понесли не в лад.
Он сказал:
— Анна?
Она доверчиво, ясно и чисто взглянула в глаза:
— Вы огорчены сегодня, Петер?
— Аннушка, ты меня любишь?
На это Анна только быстро опустила голову, на шее ее была повязана бархатка... Все танцующие и сидящие дамы поняли и то, что царь спросил, и то, что Анна Монс ответила. Обойдя круг по залу, Петр сказал:
— Мне с тобой счастье...
