«Государю моему, радости, царю Петру Алексеевичу... Здравствуй, свет мой, на множество лет...»
Евдокия измаялась, писавши. Щепоть, все три пальца, коими плотно держала гусиное перо у самого конца, измазала чернилами. Портила третий лист, — либо буквы выходили не те, либо сажала пятна. А хотелось написать так приветливо, чтобы Петенька порадовался письмецу.
Но чернилами на бумаге разве скажешь, чем полно сердце? На дворе — апрель. Березы, как в цыплячьем пуху, зазеленели. Плывут снежные облака с синими донышками.
Евдокия глядела на них, глядела, и ресницы налились слезами, — должно быть, сдуру... Покосилась на дверь, — не вошла бы свекровь, не увидела... Рукавом вытерла глаза. Наморщила лобик:
...Чего бы еще написать ему?.. Уехал, голубчик, на Переяславское озеро и не отписывает, когда ждать его назад... А то бы вместе говели, заутреню стояли бы... Разговлялись... (Евдокия вспомнила курицу, — как ели ее после венчания, — покраснела и про себя засмеялась...) На первый день можно позвать девок — играть на лугу в подкучки, катать яйца... Песни, хороводы. На качелях — смеяться, в жмурки бегать. Написать разве про это?.. Петенька, милый, голубчик, приезжа-ай, соскучила-ась... Разве напишешь! — и букв для этого нет таких.
Она опять взяла перо и, шевеля губами, вывела:
«Просим милости: пожалуй, государь, буди к нам, не замешкав... Женишка твоя, Дунька, челом бьет...»
Перечла и обрадовалась, очень хорошо написано. Батюшки, оглашенная, а про свекровь-то не помянула. Переписывай теперь в четвертый раз... Ах, свекровь матушка, Наталья Кирилловна, — суровенькая!.. Как ни ластись, — все что-нибудь найдет, что не ладно... Почему, мол, тоща? И не тоща совсем: все, что надо, — кругленькое... Почему Петруша на второй месяц от тебя ускакал на Переяславское озеро? Что же ты: затхлая или, может быть, дура тоскливая, что от тебя мужу, как от чумной язвы, на край света надо бежать?.. И не дура, и не язва... Сами виноваты, — зачем допустили к нему Лефорта, Алексашку да немцев, они и сманили лапушку на Переяславское озеро, и хуже еще куда-нибудь сманят.
Евдокия сердито окунула перо. Но подняла глаза, — сквозь зелень берез жидкий свет падал в раскрытое окно, на подоконнике надувал горло, топтался голубь, и еще какие-то птицы посвистывали... Пахло лугами... И на четвертый чистый листок — кап слезища... Вот наказанье!..
