В тени шатра, закрутив мокрые волосы, Наталья пила только что принесенные из погреба ягодные водички, грушевые медки и кисленькие кваски. Кладя в рот маленький кусочек сахарного пряника, говорила:
— Обидно видеть наше невежество. Слава богу — мы других народов не глупее, девы наши статны и красивы, как никакие другие, — это все иностранцы говорят, — способны к учению и политесу. Братец, который год бьется, — силой тащит людей из теремов, из затхлости... Упираются, да не девки, — отцы с матерями. Братец, уезжая на войну, уж как меня просил: «Наташа, не давай, пожалуйста, им покоя — старозаветным-то бородачам... Досаждай им, если добром не хотят... засосет нас это болото...» Я бьюсь, я — одна... Спасибо царице Прасковье, в последнее время она мне помогает, — хоть и трудно ей старину ломать, все-таки завела для дочерей новые порядки: по воскресеньям у нее после обедни бывают во французском платье, пьют кофей, слушают музыкальный ящик и говорят о мирском... А вот у меня в Кремле осенью будет новинка, так новинка.
— Что же за новинка будет у тебя, свет наш? — спросила Анисья Толстая, вытирая сладкие губы.
— Новинка будет изрядная... Тиатр... Не совсем, конечно, как при французском дворе... Там, в Версале, на всем свете преславные актеры, и танцоры, и живописцы, и музыканты... А здесь — я одна, я и трагедии перекладывай с французского на русский, я и сочиняй — чего недостает, я и с комедиантами возись...
Когда Наталья выговорила «тиатр», обе девы Меншиковы, и Анисья Толстая, и Катерина, слушавшая ее, впившись темным взором, переглянулись, всплеснули руками...
— Для начала, чтобы не очень напугать, будет представлено «Пещное действо». С пением виршей... А к новому году, когда государь приедет на праздники и из Питербурха съедутся, представим «Нравоучительное действо о распутном сластолюбце Дон Жуане, или как его земля поглотила...» Уж я велю в тиатре бывать всем, упираться начнут — драгунов буду посылать за публикой... Жалко, нет в Москве Александры Ивановны Волковой, — она бы очень помогла... Вот она, к примеру, из черной мужицкой семьи, отец ее лычком подпоясывался, сама грамоте начала учиться, когда уж замуж вышла... Говорит бойко на трех языках, сочиняет вирши, сейчас она в Гааге при нашем после Андрее Артамоновиче Матвееве... Кавалеры из-за нее на шпагах бьются, и есть убитые... И она собирается в Париж, ко двору Людовика Четырнадцатого — блистать... Понятна вам ученья польза?
Анисья Толстая тут же ткнула жесткой щепотью под бок Марфу и Анну.
— Дождались вопроса? А вот приедет государь, да — случится ему — подведет к тебе или к тебе галантного кавалера, а сам будет слушать, как ты станешь срамиться...
— Оставь их, Анисья, жарко, — сказала Наталья, — ну, прощайте. Мне еще в Немецкую слободу нужно заехать. Опять жалобы на сестриц. Боюсь, до государя дойдет. Хочу с ними поговорить крутенько.
