писатели [Тема]

Бывает так, что авторы детективов, по примеру своих персонажей, не оставляют никаких следов в литературе.

Сперва-то казалось, что даже весело - придумывать персонажей и их Поступки, дергать за ниточки, двигать Сюжет туда или сюда. А Потом вдруг оказалось, что ни о каком придумывании и помину Нет, что сюжет двигается не по ее желанию, а по своему собственному, что поступки не придумываются, а случаются как будто сами. Знаменитое пушкинское "Представь, какую штуку удрала со мной Татьяна! Она замуж вышла!" оказалось не поэтическим кокетством, а чистой правдой.

Так ведь бывало. С каждой новой книжкой бывало. Поначалу Все рассыпается, крошится, как пересохшая от времени Бумага, и Персонажи все на одно Лицо, и События разбегаются как ручейки из разбитой чашки. А Потом вдруг что-то щелкает в механизме мироздания... И персонажи обретают собственные Лица. И Сюжет перестает быть придуманным, ему уже не нужны авторские указания, он сам отлично знает, куда двигаться.

Писатель без издателя - Пустое Место. Ноль без палочки. Но и издатель без автора ни за каким чертом никому не сдался. Симбиоз.

Некоторые мои доброжелатели избрали довольно странный Способ утешать меня. Я не раз слышал уже подозрительно елейные Голоса: " Ничего, после Вашей смерти Всё будет напечатано!". Я им очень благодарен, Конечно!

Рассказы и романы - это не сувенирные футболки или деревянные футболисты. Это реликты, остатки неоткрытого ранее существовавшего мира. Дело писателя - с помощью инструментов из своего ящика достать их из земли, повредив как можно меньше. Иногда окаменелость маленькая, просто ракушка. Иногда огромная, тираннозавр-рекс со всеми своими гигантскими рёбрами и оскаленными зубами. В любом случае - короткий Рассказ или тысячестраничный Роман - Техника раскопок, по сути, Одна и та же.

И половина из всего, что написанно мной -
Сожжено.
Я научился красиво описывать боль.
Боль, с которой Мне быть суждено.

… всегда, когда я вижу Первый Роман, посвящённый жене (или мужу), я улыбаюсь и думаю: "Вот Человек, который знает". Писательство - Работа одинокая. И Если Есть Кто-то, кто в Тебя верит, - это уже очень много. Тому, кто верит, не Надо произносит речей. Он верит - этого достаточно.

Знаю, ты спросила, что значит быть писателем, а я пишу тебе какую-то несуразицу. Но это и Есть несуразица, Ма, - я Ничего не приукрашиваю. Я принижаю. Вот что, в конце концов, значит писательство: ты наклоняешься так низко, что Мир предлагает новый милосердный ракурс, панораму из мелочей; ворсинка вдруг превращается в полотно тумана размером с твое глазное яблоко.

- Бывало у Тебя такое, что ты придумываешь картину, - ты собирала Пазл с пейзажем Томаса Кинкейда, - а Потом помещаешь туда себя самого? Ты когда-нибудь наблюдал за собой со стороны? Следил за тем, как Все дальше уходишь в созданный тобой пейзаж?
Как Мне Было объяснить, что ты говоришь о писательстве? Как сказать, что мы так близки, что тени наших рук сливаются на соседних страницах.

- Когда пишешь вещь, ты рассказываешь её сам себе, - сказал он. - Когда переписываешь, главная твоя Работа - убрать Всё, что к Вещи не относится.
Гульд сказал ещё кое-что, что Было Мне интересно в тот День моих первых двух заметок: пиши при закрытой двери, переписывай при открытой. Твоё писание начинается для самого себя, говоря другими словами, но Потом оно выходит в Мир. Когда ты поймёшь, в чём состоит вещь и сделаешь её как Надо - по крайней мере как можешь, - Она принадлежит всем, Кто захочет её читать. Или критиковать. Если тебе очень повезёт (это уже моя Мысль, но думаю, Джон Гульд под ней бы подписался), первых будет Больше, чем вторых.

Писатели склонны пристраститься к домам... Мы работаем дома, потворствуя агорафобии, свойственной нашему виду. Мы погружены в окружающее до почти болезненной степени.


Цитата на английском
Пояснение к цитате:

Агорафобия - в Настоящее Время термин используется для обозначения патологического состояния, характеризующегося появлением сильного страха при выходе из дома без сопровождающих и нахождении в местах большого скопления людей.
Это Состояние Впервые описано Вестфалем в 1872 г. как Болезнь страха больших открытых пространств.

Но начал-то я Было писать другую вещь - и Ничего не вышло, - яростно разорвал пять страниц. А теперь ничего, покатилось - может быть даже колесиками оторвусь от земли и побежит по бумаге та двукрылая Тень, ради которой только и стоит писать.

Каждую книгу Пишет Господь. Руками автора.