Автор цитат: Ольга Брилёва. Страница 4

Порой Молчание говорит не меньше чем Слова.

Если бы Все Было Правильно, Хуан и не помыслил бы о том, чтобы предать Хозяина.
Но Сейчас все было неправильно, и предать Хозяина - единственный Способ спасти его.
Бывает ли так: предать - единственный способ спасти?

Хуан чувствовал, что Узы между ним и Хозяином слабеют. Не только из-за Госпожи и ее песен, но из-за того, что Хозяин истаивал. Каждый раз, когда он делал Плохое, из его Души кто-то вырывал кусок. Если дальше так пойдет, Хозяина не станет совсем - и кому тогда будет служить Хуан?

Хозяин хотел быть как Отец, а Отец смеялся, и Хозяин смеялся тоже, и Потом он заставил себя Забыть о том, что это Плохо. Хозяин забыл - а Хуан помнил. Потому что это Плохое тоже оставило След, и еще сильнее. В этом Было высокое и странное, чего Хуан не понимал, но принимал: Хозяин помнил первое Плохое - и оно пребывало хотя и с ним, но не в нем. А второе Плохое Хозяин постарался забыть - и оно попало в него, внутрь, в самое Сердце.

Он плакал Вместе с Хуаном, уткнувшись лицом в его шею, набрав полные горсти его шерсти. Там были они одни, Никого Больше. Хозяин не хотел, чтобы Братья знали, что он тоже умеет плакать. Он старался походить на Отца - такого же решительного, не знающего ни сомнений, ни раскаяния. Любимый Брат походил на Отца сильнее, но Хозяин больше старался...

- Беда многих людей в том, что они думают, будто можно наполовину остаться верным, - Гортхауэр зашагал по залу в обратном направлении. - Вслух они произнесут то, что от них требуется, будут Делать, что прикажут, но Там, в глубине, в душе - сохранят Верность своим прежним убеждениям... Когда они поймут, что не получается - уже слишком Поздно. Убеждения, которые они так заботливо хранили, сами судят их, сами приговаривают и сами казнят. Берен уже мертв, Илльо. Нельзя сохранить половинку Души, можно только сжечь то, чему поклонялся, и поклониться тому, что сжигал.

- Почему Сейчас? Если тебе так уж не терпится подраться, Нэльо, если тебе вконец надоела Жизнь, Кано, если Wenin Все так же готовы за вами в Огонь и в воду - то почему именно сейчас, когда все воняет предательством? Почему не немного Позже, не тогда, когда все станет Ясно?
- Ты слишком много общался с гномами, Карантир, - сощурился Маэдрос. - И, как видно, заразился от них жадностью и осторожностью. Никогда не бывает все ясно. Или, если хочешь, так: все ясно становится лишь тогда, когда слишком Поздно что-либо менять. Когда колышутся Трупы на волнах, или горят Корабли, или поганый орк запихивает тебе в Рот кнутовище - вот тогда все ясно: не Надо Было Делать того, что ты сделал. Беда лишь в том, что действуешь ты или ждешь - все равно становится слишком поздно. Я предпочитаю действовать.

Он предложил Мне проверить его Слова под пыткой. Во что же я превратился, Если мне предлагают такое... и я почти соглашаюсь.

- Каждый эльф знает, что ни на одно Предложение Саурона и Моргота нельзя соглашаться, ни на каких условиях.
Гили вспомнил свой Сон в горах и прикусил губу. Государь Финрод, такой мудрый, красивый и светлый...
- Наверное, вы правы, лорд Карантир, - Тихо сказал он. - Но, как я знаю своего лорда - для него государь был вроде... отца или брата. Нам, людям, другой раз проще поступиться честью, чем знать, что мучается брат. Зовите это слабостью, Если хотите.

Он понял теперь до конца, Почему за Береном гонялись четыре Года, а он безнаказанно совершал Убийства то здесь, то Там. Он был не просто ловким и быстрым убийцей - он сам был оружием, молниеносным мечом в чьей-то незримой руке - и Горе тому, Кто вздумает испытать силу этой длани.

В Дориате искусством Письма, кроме Даэрона, владели немногие. Это была забава - превращать Речь в цепочки рун. У нолдор и это Было иначе. Они писали хроники событий, записывали повести о своих и чужих делах, и даже песни свои перелагали на безмолвную бумагу и на пергамент. Нолдор словно бы стремились запечатлеть себя, оставить свои Мысли и Слова для тех, с кем Никогда не встретятся лицом к лицу.

Келегорм боялся, что Она измыслит какие-нибудь чары и попытается бежать. Несколько раз он пробовал вынудить у нее Слово не Делать попыток к бегству, но всегда она отвечала одно и то же: каждый узник имеет Право искать освобождения - и Келегорм не ослаблял стражу. Лютиэн искала пути к их сердцам, пыталась с ними Говорить - они не отвечали; она пела вечерами, Тихо и скорбно, но Никто не входил, разве что на ее просьбы - и тогда она замечала Время от времени, что ресницы входивших слегка влажны. Однако это были феаноринги. Они могли плакать, слушая песню, но не могли нарушить Верность своим лордам.

- Ты заметил, как этот мальчишка, Форлас, ненавидит Берена?
- Ни Кто не ненавидит его сильнее, чем я.
- Ошибаешься. Ты ненавидишь не столько его, сколько того, кто владеет сердцем Лютиэн. Тебе не важно, Берен это или Нет - как всем нам неважно, кто владеет Сильмариллами. А вот Форлас ненавидит именно его. Такого, какой он Есть. И знаешь, за что?
- Внимаю тебе, Мой велемудрый брат, - процедил Келегорм.
- За то, что тот обманул его Надежды. Несчастный мальчик любил своего вождя. Примерно так же, как жители Нарготронда любили Финрода. Но Любовь не прощает обмана. Стоило обмануть их в их самой сокровенной надежде - и вот о Финроде никто слышать не хочет, о Берене тоже. Какими муками, угрозами или посулами вырвали его Предательство - Все равно... Он обманул надежду, которую сам же и пробудил - Горе ему!

Она не знала, что за весть он принес, но, не Зная, уже противилась ей всем сердцем.