Книга: Чёрный Обелиск

Нож не может сам себя порезать.

Женщины, пишущие Стихи, Всё равно что считающие Лошади. Разумеется, за исключением последовательниц Сафо.

Мы обязаны уважать его веру, а он Наше Неверие - не обязан.

- Ах, Версальский Договор? Ну, Конечно! - Георг делает Шаг Вперед. От него веет ароматом крепкого глинтвейна. - А Если бы войну выиграли мы, то, разумеется, засыпали бы наших противников подарками и изъявлениями Любви, да? Ты забыл, чего только ты и тебе подобные не собирались аннексировать? Украину, Брие, Лонгви и весь рудный и угольный бассейн Франции! Разве у нас отобрали Рур? Нет, мы Все еще владеем им! И ты будешь утверждать, что наш мирный договор не был бы в десять раз жестче, если бы только нам дали Возможность диктовать его? Разве я не слышал, как ты сам на этот счет разорялся еще в 1917 году? Пусть Франция, дескать, станет третьестепенной державой, пусть у России аннексируют громадные территории, пусть все противники платят контрибуцию и отдают реальные Ценности, Пока их совсем не обескровят! И это говорил ты, Генрих! А теперь орешь Вместе со всей бандой о несправедливости, учиненной над нами! Просто блевать Хочется от вашего нытья и воплей о мести. Всегда у вас виноват кто-то другой! Так и несет самоупоенностью фарисеев; разве вы не знаете, в чем Первый признак настоящего Человека? Он отвечает за содеянное им! Но вы считаете, что по отношению к вам совершались всегда только одни несправедливости, и вы лишь одним отличаетесь от Господа Бога - Господь Бог знает все, но вы знаете Больше.

.... Сердце - барабан, неторопливый и негромкий, и все-таки этот барабан наделает много шума и принесет немало горя, может быть, я из-за него не расслышу сладостного безыменного зова Жизни, который слышат только те, Кто не противопоставляет ей пышно самоутверждающегося "я", те, кто не требует объяснений, словно они обладают властью заимодавцев, а не промелькнувшие странники, не оставившие и следа.

Служитель веры и служитель науки сидят в лучах света, озаряющего их. Для них Мир - не смутная, трепетная Тревога, он не ворчанье бездны, не грозовые вспышки в леденящем эфире - они служители веры и науки, у них Есть отвес и лот, Весы и меры, у каждого свои, но это их не тревожит, они уверены в себе, у них есть Имена и фамилии, которые они могут наклеивать на Все, словно этикетки; они крепко спят по ночам, они стремятся к определенной Цели, и этого для них достаточно, и даже Ужас, даже Черный занавес перед самоубийством занимает соответствующее, определенное Место в их существовании, оно имеет Название, классифицировано и потому стало неопасным. Убивает только безыменное или то, что взорвало свое Имя.

... Где Наше первоначальное Лицо? - размышляю я. - Первоначальный ландшафт, до того как он стал вот этим ландшафтом, воспринимаемым нашими органами чувств, парком и лесом, домом и человеком? Где лицо Бодендика, до того как он стал Бодендиком? Лицо Вернике, Пока оно не связалось с его именем? Сохранилось ли у нас какое-то Знание об этом? Или мы пойманы в сети понятий и слов, логики и обманщика разума, а за ними одиноко горят первоначальные пламена, к которым у нас уже Нет доступа, оттого что мы превратили их в Полезное Тепло, в кухонное и печное Пламя, в Обман и достоверность, в буржуазность и Стены и, во всяком случае, в турецкую баню потеющей философии и науки. Где они? Все ли еще стоят неуловимые, чистые, недоступные, за жизнью и смертью, какими они были до того, как превратились для нас в Жизнь и Смерть? Или они, может быть, теперь горят только в тех, Кто Живет здесь, в комнатах за решетками, кто сидит на полу или неслышно крадется, уставясь перед собой невидящим взглядом, ощущая в своей крови родную грозу? Где граница, отделяющая Хаос от стройного порядка, и кто может перешагнуть через нее и Потом возвратиться? А Если ему это и удастся - кто в состоянии запомнить то, что он увидел? Разве одно не гасит воспоминаний о другом? И кто безумен, отмечен, отвергнут - мы ли, с нашими замкнутыми и устойчивыми представлениями о мире; или те, Другие, в ком хаос бушует и сверкает грозовыми вспышками; те, кто отдан в жертву беспредельности, словно они комнаты без дверей, без потолка, словно это покои с тремя стенам и, в которые падают молнии и врывается Буря и Дождь, тогда как мы гордо расхаживаем по своим замкнутым квартирам с дверями и четырьмя стенами и воображаем себя выше тех лишь потому, что ускользнули от хаоса? Но что такое хаос? И что такое Порядок? В ком они Есть? И Зачем? И кому удастся когда-нибудь из них выскользнуть?

Я... вдруг снова испытываю глубокое изумление от того, что за границами этого тесного мирка существует огромная Действительность, живущая по совсем иным законам, и что эта головка, которую я без труда могу обхватить руками, видит Все по-иному, чем я, - каждое Дерево, каждую звезду, любые Отношения между людьми и даже самое себя. В ней заключена Другая Вселенная. И на Миг все перемешивается в моем мозгу, и я уже не знаю, что такое подлинная действительность - то, что я вижу, или то, что видит Она, или то, что бывает без нас и чего мы Никогда не познаем, ибо в данном случае происходит то же самое, что с зеркалами, они тут, когда мы тут, но отражают всегда только наш собственный облик. Ни за что, ни за что не узнаем мы, каковы они, когда остаются одни, и что кроется за ними.

Наши Встречи будили тоску о чем-то неведомом, потрясали и порой делали меня то счастливым, то несчастным без всякого смысла и Причины.

О честный колониальный торговец любовью, который хотел бы держать в одной лавочке и кислую капусту и икру! Разве ты Все еще не понимаешь, что от этого кислая капуста не начнет благоухать икрой, но икра всегда будет отдавать кислой капустой? Я держу их как можно дальше одну от другой, и тебе следовало бы Делать то же самое!

Ты слишком много думаешь. Это вредно во всех случаях.

- А сколько существует слов! И Кто их всех придумал?
- Запутавшиеся Люди!

Мне кажется, я наконец почувствовал, что такое Любовь! Это Жизнь, только жизнь, высочайший Взлет Волны, тянущейся к вечернему небу, к бледнеющим звездам и к самому себе, - взлет всегда напрасный, ибо он - порыв смертного начала к бессмертному; но Иногда Небо склоняется навстречу такой волне, они на Миг встречаются, и тогда это уже не Закат с одной стороны и Отречение - с другой, тогда уже Нет и речи о недостатке и избытке, о подмене, совершаемой поэтами…

- Ну как? - игриво спрашивает он. - Все еще стараетесь исправить этот Мир?
- Я наблюдаю его.
- Ага! Видно, что философ! И что же вы находите?
- Нахожу, что за две тысячи лет Христианство очень мало продвинуло Человечество Вперед, - отвечаю я.