Книга: Зона

Мы без конца проклинаем товарища Сталина, и, разумеется, за Дело. И Все же я хочу спросить - Кто написал четыре миллиона доносов? {Эта цифра фигурировала в закрытых партийных документах.) Дзержинский? Ежов? Абакумов с Ягодой?
Ничего подобного. Их написали простые советские Люди...

Я всегда мечтал быть учеником собственных идей. Может, я достигну этого в преклонные Годы.

... ад - это мы сами. Просто этого не замечаем.

Обидно Думать, что вся эта Мерзость - порождение свободы. Потому что Свобода одинаково благосклонна и к дурному, и к хорошему. Под ее лучами одинаково быстро расцветают и гладиолусы, и Марихуана…

«Каторжная» Литература существует несколько веков. Даже в молодой российской словесности эта Тема представлена грандиозными образцами. Начиная с «Мертвого дома» и кончая «ГУЛАГом». Плюс - Чехов, Шаламов, Синявский
Наряду с «каторжной» имеется «полицейская» литература. Которая также богата значительными фигурами. От Честертона до Агаты Кристи.
Это - Разные литературы. Вернее - противоположные. С противоположными нравственными ориентирами.
Таким образом, Есть два нравственных прейскуранта. Две шкалы идейных представлений.
По одной - каторжник является фигурой страдающей, трагической, заслуживающей жалости и восхищения. Охранник - соответственно - Монстр, злодей, воплощение жестокости и насилия.
По второй - каторжник является чудовищем, исчадием ада. А полицейский, следовательно, - героем, моралистом, яркой творческой личностью.
Став надзирателем, я был готов Увидеть в заключенном - жертву. А в себе - карателя и душегуба.
То есть я склонялся к первой, более гуманной шкале. Более характерной для воспитавшей меня русской литературы. И, разумеется, более убедительной. ( Все же Сименон - не Достоевский.)
Через неделю с этими фантазиями Было покончено. Первая шкала оказалась совершенно фальшивой. Вторая - тем более.
Я, вслед за Гербертом Маркузе (которого, естественно, не читал), обнаружил третий Путь.
Я обнаружил поразительное Сходство между лагерем и волей. Между заключенными и надзирателями. Между домушниками-рецидивистами и контролерами производственной зоны. Между зеками-нарядчиками и чинами лагерной администрации.
По обе стороны запретки расстилался единый и бездушный Мир.
Мы говорили на одном, приблатненном языке. Распевали одинаковые сентиментальные песни. Претерпевали одни и те же Лишения.
Мы даже выглядели одинаково. Нас стригли под машинку. Наши обветренные физиономии были расцвечены багровыми пятнами. Наши Сапоги распространяли Запах конюшни. А лагерные робы издали казались неотличимыми от заношенных солдатских бушлатов.
Мы были очень похожи и даже - взаимозаменяемы. Почти любой заключенный годился на Роль охранника. Почти любой надзиратель заслуживал тюрьмы.

Есть такой классический Сюжет. Нищий малыш заглядывает в щелку барской усадьбы. Видит барчука, катающегося на пони. С тех пор его Жизнь подчинена одной Цели - разбогатеть. К прежней Жизни ему уже не вернуться. Его Существование отравлено причастностью к тайне.
В такую же щель заглянул и я. Только увидел не Роскошь, а правду.
Я был ошеломлен глубиной и разнообразием жизни. Я увидел, как низко может пасть Человек. И как высоко он способен парить. Впервые я понял, что такое Свобода, Жестокость, Насилие. Я увидел свободу за решеткой. Жестокость, бессмысленную, как Поэзия. Насилие, обыденное, как сырость.
Я увидел Человека, полностью низведенного до животного состояния. Я увидел, чему он способен радоваться. И Мне кажется, я прозрел.
Мир, в который я попал, был ужасен. В этом мире дрались заточенными рашпилями, ели собак, покрывали Лица татуировкой и насиловали коз.
В этом мире убивали за пачку чая.
В этом мире я увидел людей с кошмарным прошлым, отталкивающим настоящим и трагическим будущим.
Я дружил с человеком, засолившим когда-то в бочке жену и детей.
Мир был ужасен. Но жизнь продолжалась. Более того, здесь сохранялись обычные Жизненные пропорции. Соотношение добра и зла, горя и радости - оставалось неизменным.
В этой жизни Было что угодно. Труд, Достоинство, Любовь, Разврат, Патриотизм, Богатство, Нищета. В ней были люмпены и мироеды, карьеристы и прожигатели жизни, соглашатели и бунтари, функционеры и диссиденты.
Но вот Содержание этих понятий решительным образом изменилось. Иерархия ценностей была полностью нарушена. То, что казалось важным, отошло на задний План. Мелочи заслонили горизонт.
Возникла совершенно новая шкала предпочтительных жизненных благ. По этой шкале чрезвычайно ценились - Еда, Тепло, Возможность избежать работы. Обыденное становилось драгоценным. Драгоценное - нереальным.
Открытка из дома вызывала Потрясение. Шмель, залетевший в барак, производил сенсацию. Перебранка с надзирателем воспринималась как интеллектуальный Триумф.
На особом режиме я знал человека, мечтавшего стать хлеборезом. Эта Должность сулила громадные преимущества. Получив ее, зек уподоблялся Ротшильду. Хлебные обрезки приравнивались к россыпям алмазов.
Чтобы сделать такую карьеру, необходимы были фантастические Усилия. Нужно было выслуживаться, лгать, карабкаться по трупам. Нужно было идти на Подкуп, Шантаж, вымогательство. Всеми правдами и неправдами добиваться своего.
Такие же усилия на воле открывают дорогу к синекурам партийного, хозяйственного, бюрократического руководства. Подобными способами достигаются вершины государственного могущества.

- Вот Мне бы Эти сорок тыщ! Так я бы раскрутился. По-твоему, Жизнь - что? Она - калейдоскоп! Уж я давал гастроль на воле. Придешь, бывало, в коктейль-холл. Швыряешь три червонца. Тебе - коньяк, бефстроганов, филе… Опять же Музыка играет, всюду девы. Разрешите, как говорится, на тур вальса? В смысле, Танго… Она танцует, разодета, блестит, как щука… После везешь ее на хату… В дороге - чего-нибудь из газет, Сергей Есенин, летающие тарелки… Ну, я давал гастроль!.. А Если вдруг Отказ, то я знал Метод, как любую уговорить по-хорошему. Метод простой: «Ложись, - говорю, - сука, а то убью!..» Да, я умел рогами шевелить. Аж девы подо мной кричали!..

- Да кум Мой пошутить любил. Бывало, говорит с порога: «Иди за маленькой!» Я только галоши надену, а кум смеется: «Отставить, у меня Есть». И достает бутылку красного. У нас Вино продавалось за Рубль четыре. А на Вкус как за рубль семьдесят две. Разольем, бывало… Благодать, Порядок в доме…

Хотят ли цирики войны?..
Ответ готов у старшины,
Который пропил Все, что мог,
От портупеи до сапог.
Ответ готов у тех солдат,
Что в доску пьяные лежат,
И сами вы понять должны,
Хотят ли цирики войны…

- До Нового Года еще шесть часов, - отметил замполит, - а вы уже пьяные, как Свиньи.
- Жизнь, Товарищ лейтенант, обгоняет мечту, - сказал Фидель.

- Мне в Рай попасть Охота. Я еще со Дня Конституции такую Цель поставил.
- Попадешь, - заверил его Алиханов, - в охране у Тебя не много конкурентов.
- Я и то думаю, - согласился Фидель, - Публика у нас бесподобная. Ворюги да хулиганы... Какой уж Там рай... Таких и в дисбат не примут... А я на этом фоне, может, и проскочу как беспартийный...

Летом так просто казаться влюбленным. Зеленые теплые Сумерки бродят под ветками. Они превращают каждое Слово в таинственный и смутный Знак… ”
За окном начиналась метель. Белые хлопья косо падали на стекло из темноты.
- Летом так просто казаться влюбленным, - шептал надзиратель.
Полусонный ефрейтор брел коридором, с шуршанием задевая обои.
“Летом так просто казаться влюбленным…”
Алиханов испытывал тихую Радость. Он любовно перечеркнул два Слова и написал:
“Летом… непросто казаться влюбленным…”
Жизнь стала податливой. Ее можно Было изменить движением карандаша с холодными твердыми гранями и рельефной надписью - “Орион”…
- Летом непросто казаться влюбленным, - снова и снова повторял Алиханов…”

Запомни, можно спастись от ножа. Можно блокировать Топор. Можно отобрать Пистолет. Можно Все! Но Если можно убежать - беги! Беги, сынок, и не оглядывайся...

Свобода одинаково благосклонна и к дурному, и к хорошему.