Книга: Песни Мальдорора

Передавайте тем, Кто вас читает, лишь Опыт, добываемый из боли, но не саму Боль. Не плачьте прилюдно. Нужно уметь вырывать литературные красоты даже из самого сердца смерти, но Эти красоты уже не будут принадлежать смерти. Смерть здесь всего лишь случайная Причина. Это не средство, но Цель, которая не Есть смерть.

Сердце его, словно ядом, пропиталось благодарностью.

Свершилось: ты убил Надежду!

Где ты украл Глаза? Они чужие, не твои!

Погибнуть ради ближнего и впрямь прекрасно; умирая, я обрету веру в людей: быть может, они не так уж плохи, коль скоро нашелся среди них такой, что смог насильно побороть мои предубежденья, заставить меня самого ужаснуться и вызвать Мой Восторг и лютую Любовь!..

Да ведь не суммою прожитых дней измеряется Глубина ума...

Я не прочь щегольнуть своими талантами, однако не желаю лицемерно скрывать свои Пороки.

Под левою мышцей обосновались жабы и, ворочаясь, щекочут меня. Смотрите, как бы Одна из них не выскочила да не забралась вам в ухо: Она примется скоблить ртом его внутренность, Пока не проникнет в Мозг. Под правою мышцей Живет Хамелеон, что вечно охотится на жаб, дабы не умереть с голоду: какая же божья тварь не хочет Жить! Если же ни одной из сторон не удается обойти другую, они расходятся полюбовно и высасывают нежный жирок из моих боков, к чему я давно уж привык. Мерзкая гадюка пожрала Мой мужской член и заняла его Место: по вине этой гадины я стал евнухом. О, когда бы я мог защищаться руками, но они отсохли, если вообще не превратились в сучья. Во всяком случае одно бесспорно: ток алой крови в них остановился. Два маленьких, хотя достигших зрелости, ежа выпотрошили мои яички: содержимое швырнули псу, каковому подаянию он был весьма рад, а кожаные мешочки старательно промыли и приспособили под Жилье. В прямой кишке устроился краб; ободренный моим оцепенением, он охраняет проход клешнями и причиняет Мне отчаянную Боль! Пара медуз пересекла моря и океаны: пленительная Надежда влекла их, - надежда, в которой они не обманулись. Их Взгляд приковывали две мясистые половинки, из коих состоит человеческий зад, и вот, приникнув к сим округлостям и вжавшись, они расплющили их так, что, где Прежде была упругая Плоть, стала Мразь и слизь, два равновеликих, равноцветных и равномерзких кома.

Что такое Добро и что такое Зло! Быть может, это проявления одной и той же неутолимой Страсти к совершенству, которого мы пытаемся достичь любой ценой, не отвергая даже самых безумных средств, и каждая Попытка заканчивается, к нашей ярости, признанием собственного бессилия.

Мы восхищаемся при виде останков древних городов, но куда прекраснее, о могильщик, созерцать останки человеческих жизней!

Две недели Надо отращивать Ногти. А затем - о, сладкий Миг! - схватить и вырвать из постели мальчика, у которого еще не пробился пушок над верхней губой, и, пожирая его глазами, сделать Вид, будто хочешь откинуть Назад его прекрасные Волосы и погладить его лоб! И наконец, когда он совсем не, Ждет, вонзить длинные ногти в его нежную Грудь, но так, чтобы он не умер, иначе как Потом насладиться его муками. Из Раны потечет Кровь, ее так приятно слизывать, еще и еще раз, а мальчик Все это Время - пусть бы оно длилось вечно! - будет плакать. Нет Ничего Лучше этой его горячей крови, добытой так, как я сказал, - ничего, кроме разве что его же горько‑соленых слез. Да разве тебе самому не случалось попробовать собственной крови, ну хотя бы лизнуть ненароком порезанный палец? Она так хороша, не Правда ль, хороша тем, что вовсе не имеет вкуса. Теперь припомни, как Однажды, когда Тебя одолевали тягостные Мысли, ты спрятал скорбное, мокрое от текущей из глаз влаги Лицо в раскрытые Ладони, а затем невольно поднес ладонь, эту чашу, трясущуюся, как бедный школьник, что затравленно смотрит на своего бессменного тирана, - ко рту, поднес и жадно выпил Слезы! Они так хороши, не правда ли, остры, как уксус? Как будто слезы влюбленной Женщины; и все же детские слезы еще приятней на Вкус. Ребенок не предаст, ибо не ведает зла, а Женщина, пусть и любящая, предаст непременно (я сужу, опираясь лишь на логику вещей, потому что сам не испытал ни Любви, ни дружбы, да, верно, Никогда и не принял бы ни того, ни другого, по крайней мере, от людей). Так вот, Если собственные кровь и слезы тебе не претят, то отведай, отведай без опаски крови отрока. На то время, Пока ты будешь терзать его трепещущую Плоть, завяжи ему Глаза, когда же вдоволь натешишься его криками, похожими на судорожный хрип, что вырывается из глотки смертельно раненных на поле брани, тогда мгновенно отстранись, отбеги в другую комнату и тут же шумно ворвись обратно, как будто лишь сию минуту явился ему на Помощь. Развяжи его отекшие Руки, сними повязку с его смятенных глаз и снова слизни его кровь и слезы. Какое непритворное Раскаяние охватит тебя! Божественная Искра, таящаяся в каждом смертном, но оживающая так редко, вдруг ярко вспыхнет - Увы, слишком Поздно! Растрогается Сердце и изольет потоки состраданья на невинно обиженного отрока: «О бедное дитя! Терпеть такие жестокие Муки! Кто мог учинить над тобою неслыханное это преступленье, какому даже нет названья! Тебе, Наверно, больно? О, как Мне жаль тебя! Родная Мать не ужаснулась бы Больше, чем я, и не воспылала бы большей ненавистью к твоим обидчикам! Увы! Что такое Добро и что такое Зло! Быть может, это проявления одной и той же неутолимой Страсти к совершенству, которого мы пытаемся достичь любой ценой, не отвергая даже самых безумных средств, и каждая Попытка заканчивается, к нашей ярости, признанием собственного бессилия. Или все‑таки это Вещи Разные? Нет… меня куда больше устраивает единосущность, а иначе что станется со мною, когда пробьет Час последнего суда! Прости меня, дитя, вот пред твоими чистыми, безгрешными очами стоит тот, кто ломал тебе Кости и сдирал твою кожу, - она так и висит на тебе лохмотьями. Бред ли больного рассудка или некий неподвластный воле глухой Инстинкт - такой же, как у раздирающего клювом добычу орла, - толкнули меня на это злодеяние, - Не знаю, но только я и сам страдал не меньше того, кого мучил! Прости, прости меня, дитя! Я бы хотел, чтобы, окончив Срок земной Жизни, мы с тобою, соединив уста с устами и слившись воедино, пребывали в вечности. Но нет, тогда я не понес бы заслуженного наказанья. Пусть лучше так: ногтями и зубами ты станешь разрывать мне плоть - и эта пытка будет длиться вечно. А я для совершения сей искупительной Жертвы украшу свое Тело благоуханными гирляндами; мы будем страдать Вместе: я от боли, ты - от жалости ко мне. О светлокудрый отрок с кротким взором, поступишь ли так, как я сказал? Ты не хочешь, я знаю, но сделай это для облегчения моей совести». И вот, когда кончишь такую Речь, получится, что ты не только надругался над человеком, но и заставил его проникнуться к тебе любовью - а слаще этого нет ничего на свете. Что же до мальчугана, ты можешь поместить его в больницу - ведь ему, калеке, не на что будет Жить. И все еще станут превозносить твою доброту, а когда ты умрешь, к ногам твоей босоногой статуи со старческим лицом свалят целую груду лавровых венков и золотых медалей. О ты, чье Имя не хочу упоминать на этих, посвященных восхваленью зла, страницах, я знаю что до сих пор твое всепрощающее Милосердие Было безгранично, как Вселенная. Но ты еще не знал меня!

Раз это Воля Провиденья, я покорюсь. Пусть устыдится, глядя на меня, убожества своей фантазии.

Будь на то моя Воля, я бы и вовсе предпочел быть сыном прожорливой, как Смерч, акулы и кровожаднейшего тигра - тогда во Мне Было бы меньше злобы.

О да, Душа моя заперта на засов в тесной каморке тела и не может вырваться, чтобы навек покинуть берега угрюмого моря человеческих страстей, чтобы не Видеть Больше, как мерзостная свора забот и бед неумолимо преследует людские табуны, точно стада быстроногих серн, и загоняет их в непролазные топи да на крутые обрывы, которыми изобилует томительный Путь земной. Но Все равно, я не стану роптать. Дар Жизни - что Удар кинжала, и я мог бы легко залечить эту рану, наложив на себя Руки, но поклялся не Делать этого.