Книга: Красный Смех

Это хуже чумы и ее ужасов. От чумы все-таки можно Было куда-то спрятаться, принять какие-то Там меры, а как спрятаться от всепроникающей Мысли, не знающей расстояний и преград?

Если бы у вас Было Лицо, я дал бы вам пощёчину, но у вас Нет Лица, у вас морда хищного зверя.

И Никто из нас не боялся смерти, так как никто не понимал, что такое Смерть.

Я хотел позвать жену, но забыл, как ее зовут.

И Вдохновение осенило меня. Солнце зажглось в моей голове, и горячие творческие лучи его брызнули на весь Мир, роняя Цветы и песни.

Это красный Смех. Когда Земля сходит с ума, Она начинает так смеяться. Ты ведь знаешь, земля сошла с ума. На ней Нет ни цветов, ни песен, она стала круглая, гладкая и красная, как Голова, с которой содрали кожу. Ты видишь её?

- Что такое? - спросил он недоверчиво. - Зачем так смотрите?
- Тише, умоляю вас, - прошептал я одними губами. - Вы слышите, как пахнет гарью. В театре Пожар. Он имел достаточно Силы и благоразумия, чтобы не вскрикнуть. Лицо его побелело, и Глаза почти повисли на щеках, огромные, как бычачьи пузыри, но он не вскрикнул. Он тихонько поднялся, даже не поблагодарив меня, и пошел к выходу, покачиваясь и судорожно замедляя Шаги. Он боялся, что Другие догадаются о пожаре и не дадут уйти ему, единственному достойному спасения и Жизни.

В Эти дни, когда Там непрестанно из людей делают Трупы, я нигде не мог найти покоя и бегал по людям, и много слышал этих разговоров, и много видел этих притворно улыбающихся лиц, уверявших, что Война Далеко и не касается их. Но еще Больше я встретил голого, правдивого ужаса, и безнадежных горьких слез, и исступленных криков отчаяния, когда сам великий Разум в напряжении всех своих сил выкрикивал из Человека последнюю мольбу, последнее свое Проклятие:
- Когда же кончится эта безумная бойня!

Опять я был на вокзале - теперь я каждое Утро хожу туда - и видел целый вагон с нашими сумасшедшими. Его не стали открывать и перевели на какой-то другой Путь, но в окна я успел рассмотреть несколько лиц. Они ужасны. Особенно одно. Чрезмерно вытянутое, желтое как Лимон, с открытым черным ртом и неподвижными глазами, оно до того походило на маску ужаса, что я не мог оторваться от него. А оно смотрело на меня, Все целиком смотрело, и Было неподвижно - и так и уплыло Вместе с двинувшимся вагоном, не дрогнув, не переводя взора.

Студент глядел на молчаливое, разраставшееся зарево, и его затылок с вьющимися волосами был молодой, и когда я глядел на него, Мне почему-то Все представлялась тонкая женская рука, которая ворошит Эти Волосы. И это Представление Было так неприятно, что я начал ненавидеть студента и не мог Смотреть на него без отвращения.

Обе Руки его подняты на высоту груди, Глаза крепко закрыты, брови сморщены, и весь он имеет Вид не то смертельно влюбленного, не то собирающегося чихнуть.

Днем я еще могу бороться, а ночью я становлюсь, как и Все, рабом моих снов; и сны мои ужасны и безумны...

… Их много. Они умирают сотнями в пропастях, в волчьих ямах, приготовленных для здоровых и умных, на остатках колючей проволоки и кольев; они вмешиваются в правильные, разумные Сражения и дерутся, как Герои всегда впереди, всегда бесстрашные; но часто бьют своих. Они Мне нравятся. Сейчас я только еще схожу с ума и оттого сижу и разговариваю с вами, а когда Разум окончательно покинет меня, я выйду в поле - я выйду в поле, я кликну клич - я кликну клич, я соберу вокруг себя этих храбрецов, этих рыцарей без страха, и объявлю войну всему миру. Веселой толпой, с музыкой и песнями, мы войдем в города и села, и где мы пройдем, Там Все будет красно, там все будет кружиться и плясать, как Огонь. Те, Кто не умер, присоединятся к нам, и наша храбрая Армия будет расти, как лавина, и очистит весь этот Мир.

- Где мы? - спросил кто-то, и в голосе его были Тревога и страх.
Кто-то вздохнул. Кто-то судорожно хрустнул пальцами, кто-то засмеялся, кто-то вскочил и быстро заходил вокруг стола. Теперь часто можно Было встретить этих быстро расхаживающих, почти бегающих людей, Иногда странно молчаливых, иногда странно бормотавших что-то.
- На войне, - ответил тот, что смеялся, и снова захохотал глухим, длительным смехом, точно он давился чем-то.