Книга: Возвращение. Страница 3

И Если между двумя близкими людьми доходит до того, что они должны обязательно о чём-нибудь разговаривать, то, сколько бы они ни говорили, они Никогда ни до чего не договорятся.

Что Мне сказать? Если шрапнель попадет в голову ротмистра, то ротмистр точно также испустит Дух, как и всякий смертный.

Быть может, только потому вновь и вновь возникают войны, что Один Никогда не может до конца почувствовать, как страдает другой.

Кому не везёт, тот, и в носу ковыряя, сломает палец.

Говорить Хорошо, когда за словами Счастье, когда Слова льются легко и свободно. А когда Человек несчастлив, могут ли помочь ему такие неверные, ненадежные Вещи, как слова? От них только тяжелее.

Может быть, я Никогда не буду счастлив, может быть, Война разбила эту Возможность и я всюду буду немного посторонним и нигде не почувствую себя дома. Но никогда, я думаю, я не почувствую себя безнадежно несчастным, ибо всегда будет нечто, что поддержит меня, - хотя бы мои же Руки, или зеленое Дерево, или Дыхание земли.

Роли переменились. Вот сидит Боссе, ротный Шут. На фронте был общим посмешищем, всегда строил из себя дурачка. Ходил вечно грязный и оборванный и не раз попадал у нас под насос. А теперь на нем безупречный шевиотовый Костюм, жемчужная булавка в галстуке и щегольские гетры. Это - зажиточный Человек, к слову которого прислушиваются... А Рядом - Адольф Бетке, который на фронте был на две головы выше Боссе, и тот бывал счастлив, Если Бетке вообще с ним заговаривал. Теперь же Бетке лишь бедный маленький сапожник с крохотным крестьянским хозяйством.

Я думал, что Прощание - всегда Конец. Ныне же я знаю: расти тоже значит прощаться. И расти нередко значит покидать. А конца не существует.

Мы почти еще девственны, но Воображение Наше растлено, и мы даже не заметили, как это произошло: Прежде чем мы узнали что-либо о Любви, нас уже публично всех подряд подвергали медицинскому обследованию, чтобы установить, не страдаем ли мы венерическими болезнями.

Но в одиночестве Время тянется Невыносимо медленно, и часто, когда сидишь Один, из углов выползают странные Мысли; как бледные безжизненные Руки, машут они и грозят. Это тени призрачного вчерашнего дня, причудливо преображенные, снова всплывающие Воспоминания, серые, бесплотные Лица, Жалобы и Обвинения...

И это Жизнь? Вот эта монотонная Смена дней и часов? Как мало, в сущности, Она заполняет Мой Мозг. Слишком много времени остается для раздумий. Я надеялся, что Однообразие успокоит меня. Но от него только тревожней.

Как странно: у этих слепцов, потерявших Зрение на войне, движения Другие, чем у слепорожденных, - стремительнее и в то же Время осторожнее, Эти Люди еще не приобрели уверенности долгих темных лет. В них еще Живет Воспоминание о красках неба, земле и сумерках. Они держат себя еще как зрячие и, когда Кто-нибудь обращается к ним, невольно поворачивают голову, словно хотят взглянуть на говорящего. У некоторых на глазах черные повязки, но Большинство повязок не носит, словно без них Глаза Ближе к свету и краскам. За опущенными головами слепых горит бледный Закат. В витринах магазинов вспыхивают первые огни. А эти люди едва ощущают у себя на лбу мягкий и нежный вечерний Воздух. В тяжелых сапогах медленно бредут они сквозь вечную тьму, которая тучей обволокла их, и Мысли их упорно и уныло вязнут в убогих цифрах, которые для них должны, но не могут, быть хлебом, кровом и жизнью. Медленно встают в потускневших клеточках мозга Призраки голода и Нужды. Беспомощные, полные глухого страха, чувствуют слепые их приближение, но не видят их и не могут сделать Ничего другого,
как только, сплотившись, медленно шагать по улицам, поднимая из тьмы к
свету мертвенно-бледные Лица, с немой мольбой устремленные к тем, кто еще
может Видеть: когда же вы увидите?!

И вдруг меня охватывает несказанная Печаль, которую несёт в себе Время; оно течёт и течёт, и меняется, а когда оглянешься, Ничего от прежнего уже не осталось. Да, Прощание всегда Тяжело, но Возвращение иной раз ещё тяжелее.