Книга: Игра в классики

«Я вам говорю, Черт возьми!» «Что доказывало, какую Ценность имело это „я“? - стал Думать Оливейра. - Какое всеведение утверждало это „я“ великих мира сего?» В пятнадцать лет он понял, что «я знаю только одно, что Ничего не знаю»; и совершенно неизбежным представлялся ему воспоследовавший за этим откровением яд цикуты, нельзя же, в самом деле, бросать людям такой Вызов безнаказанно, я вам говорю. Позднее он имел Удовольствие убедиться, что и на высшие формы культуры оказывают Воздействие Авторитет и Влияние, а также Доверие, которое вызывает начитанность и ум, - то же самое «я вам говорю», но только замаскированное и неопознанное даже теми, Кто их произносил; оно могло звучать как «я всегда полагал», или « Если я в чем-нибудь и уверен», или «очевидно, что» и почти Никогда не уравновешивалось бесстрастным суждением, содержавшим противоположную точку зрения. Словно бы Род человеческий бдительно следил за индивидуумом, не позволяя ему чрезмерно продвигаться по пути терпимости, разумных сомнений, колебаний в чувствах. В определенный Момент рождались и мозоль, и склероз, и Определение: черное или белое, радикал или консерватор, гомо- или гетеро-сексуальный, образное или абстрактное, «Сан-Лоренсо» или «Бока-юниорс», мясное или вегетарианское, Коммерция или Поэзия.

Прежде чем заснуть снова, я представил (увидел) вселенную, пластичную, способную меняться, вселенную, по которой вольно гуляет дарящий Чудеса слепой Случай, а Небо способно сжиматься и распахиваться и Солнце может не взойти, или застыть на небе, или изменить форму.
И до боли захотелось, чтобы распался строгий Рисунок созвездий - эта мерзкая световая Реклама Trust Божественного Часовщика.

Самое Лучшее в моих предках то, что они уже умерли; скромно, но с достоинством я ожидаю момента, когда унаследую это их Качество.

В классики играют так: носком ботинка подбивают камешек. Что для этого Надо: ровную поверхность, камешек, ботинок и ещё - красиво начерченные классики, начерченные мелками, Лучше разноцветными. В верхней клеточке - Небо, в нижней - Земля, и очень Трудно с камешком добраться до Неба, обычно где-нибудь да просчитаешься - и камешек выскочит за клетку. Постепенно, однако, необходимые Навыки приобретаются, научаешься прыгать по всяким клеткам, и в Один прекрасный День оказывается, что ты можешь оторваться от Земли и проскакать со своими камешком до самого Неба, взойти на Небо, Плохо только, что как раз в этот Момент, когда почти Никто вокруг не умеет добираться до Неба, а ты научился, в этот самый момент кончается Детство и ты зарываешься в Книги, ударяешься в тоску по Бог знает чему, теряешься в созерцании другого Неба, к которому ещё надо научиться идти. А поскольку с детством ты уже распрощался, то забываешь: чтобы добраться до Неба, нужны всего лишь камешек и носок ботинка.

Я касаюсь твоих губ, пальцем веду по краешку рта и нарисую его так, словно он вышел из-под моей Руки, так, словно твой Рот приоткрылся Впервые, и Мне достаточно зажмуриться, чтобы его не стало, а Потом начать Все сначала, и я каждый раз заставляю заново родиться твой рот, который я желаю, твой рот, который выбран и нарисован на твоем лице моей рукой, твой рот, Один из всех избранный волею высшей свободы, избранный мною, чтобы нарисовать его на твоем лице моей рукой, рот, который волею чистого случая (и я не стараюсь понять, как это произошло) оказался точь-в-точь таким, как и твой рот, что улыбается мне из-подо рта, нарисованного моею рукой.
Ты смотришь на меня, смотришь на меня из близи, все Ближе и ближе, мы играем в циклопа, смотрим друг на Друга, сближая Лица, и Глаза растут, растут и все сближаются, ввинчиваются друг в друга: циклопы смотрят глаз в глаз, Дыхание срывается, и наши рты встречаются, тычутся, прикусывая друг друга губами, чуть упираясь языком в Зубы и щекоча друг друга тяжелым, прерывистым дыханием, пахнущим древним, знакомым запахом и тишиной. Мои руки ищут твои Волосы, погружаются в их глубины и ласкают их, и мы целуемся так, словно рты наши полны цветов, источающих неясный, глухой Аромат, или живых, трепещущих рыб. И Если случается укусить, то Боль сладка, и если случается задохнуться в поцелуе, вдруг глотнув в одно Время и отняв Воздух друг у друга, то эта смерть-мгновение прекрасна. И слюна у нас Одна на двоих, и один на двоих этот привкус зрелого плода, и я чувствую, как ты дрожишь во мне, подобно луне, дрожащей в ночных водах.

Жизнь - это топтание в кругу, центр которого повсюду, а окружность - нигде.

Мы бродили по улицам и не искали друг Друга, твёрдо Зная: мы бродим, чтобы встретиться.

А как легко выстроить подходящую схемку, навести Порядок в мыслях и в Жизни, организовать гармонию. Достаточно обычного лицемерия, достаточно возвести Прошлое в ранг жизненного опыта, извлечь Толк из морщин на лице и бывалого вида, с каким он научился улыбаться или Молчать за более чем сорок лет жизни. И вот уже ты надеваешь синий Костюм, тщательно расчесываешь серебряные Виски и появляешься на выставке живописи или входишь в «Саде» или в «Ричмонд», примирившись со всем светом. Сдержанный Скептицизм, Вид Человека, возвратившегося издалека, благочинное вступление в Зрелость, в Брак и на Путь отеческих поучений за обедом или над дневником с неудовлетворительными отметками. Я тебе говорю, потому что я Жизнь прожил. Уж я-то поездил по свету. Когда я был мальчишкой. Они Все, как Одна, одинаковые, я тебе говорю. Я тебе говорю по опыту, сынок. Ты еще не знаешь жизни.

Мате - как абзац. Выпил - и можешь начинать с красной строки.

Сджазуй Мне Блюз.

Больше всего он боялся самой тонкой формы благодарности, которая оборачивается собачьей преданностью; ему не хотелось, чтобы Свобода, единственный Наряд, который был Маге к лицу, растворилась в бабьей податливости.

Я, попадая в Плен ночей, блевавших музыкой и табаком, мелких пакостей и разного рода выходок, независимо от того, подпадал ли я под их Власть или оставался себе хозяином, я Никогда не желал притворяться, как Эти потрепанные любители богемы, нарекавшие карманный Хаос высшим духовным порядком или вешавшие на него какие-либо Другие Ярлыки, в равной мере прогнившие; я не хотел соглашаться с тем, будто малой толики пристойности хватило бы, чтобы выпутаться из этого вконец загаженного мирка.

Вот так и Париж… разрушает нас потихоньку, сладостно, перетирает меж своих цветов и бумажных скатертей, заляпанных винными пятнами, сжигает нас своим огнём, не имеющим Цвета, что вырывается в ночи из съеденных временем подъездов.

В каждой женщине, похожей на Тебя, копится, точно оглушительная Тишина, острое стеклянное Молчание, которое в конце концов печально рушится, как захлопнутый мокрый зонтик.